Красного моря я впервые открыла важную, хотя и простую истину: я со своей способностью перемещаться из тела в тело, из одной жизни в другую была далеко не единственной.
Глава 28
Меня звали Абдул аль-Муаллим аль-Нинови, и я избрала не ту сторону. Или, вероятно, будет точнее сказать, что не та сторона избрала меня.
Я прибыла в Каир в 1792 году, когда пала власть Оттоманской империи и в Египте правил тот мамелюк, у которого на данный момент меч оказывался острее, чем у других. Абдул аль-Муаллим аль-Нинови принадлежал к числу тех людей, кто мог себе позволить жить вдали от городской вони в белоснежной усадьбе, где во дворе били освежающие струи фонтанов, и содержать трех жен, одну из которых я всей душой полюбила. Ее звали Айеша бинт-Камаль, и она обожала песни, вино, поэзию, собак и астрономию. В совсем юном возрасте ее поспешил выдать замуж за небольшое вознаграждение ее отец, который понимал увлечение вином и собаками, но не одобрял всего остального.
Я встретила ее в бане, где выступала в образе уважаемой вдовы, достаточно молодой, чтобы ощущать себя здоровой физически, но уже в том возрасте, который избавлял меня от слишком навязчивых ухаживаний охотников за моими деньгами. В окутанном паром женском зале, вдали от ушей мужчин, мы с ней много разговаривали и смеялись. Когда же я поинтересовалась ее положением в обществе, она сдвинула тщательно выщипанные брови, нахмурилась и ответила: «Я – младшая жена Абдула аль-Муаллима аль-Нинови. Он продает зерно туркам, хлопок – грекам, а рабов – кому угодно. Он великий и влиятельный человек. Я была бы вообще никем, если бы не принадлежала ему».
Ее слова звучали ровно и гладко, подобно камням, на которых мы сидели, а на следующий день я уже перевоплотилась в мальчика-слугу, который покупал для аль-Муаллима хлеб и был слишком незначителен, чтобы кто-то обращал на него внимание. Еще пять дней спустя, собрав достаточно информации для исполнения новой роли, я стала самим аль-Муаллимом: немного располневшим к своим сорока с лишним годам мужчиной с великолепной бородой, требовавшей постоянного ухода, и слишком длинными ногтями, которые я распорядилась сразу же подрезать.
Естественным образом после внедрения я принялась вносить изменения в жизнь своего дома. Продала некоторых рабов, наняла новых слуг. Появлявшимся на пороге друзьям, с которыми я не была знакома, вежливо отказывали в гостеприимстве, заявляя, что хозяин болен. И скоро опасения заразиться чумой отпугнули от меня даже самых близких приятелей. Никто больше не являлся ко мне, исключая одного из двоюродных братьев, который надеялся (и наверняка горячо молил об этом Аллаха), что болезнь унесет меня в могилу, оставив ему сундуки, набитые золотом.
Из двух моих старших жен одна была совершеннейшей ведьмой. Узнав, что у нее в Медине живет сестра, я рекомендовала ей совершить туда паломничество – ради оздоровления души и тела, – за которое, разумеется, высказала желание заплатить. Средняя жена оказалась куда как более приятной в общении, но всего
