ли я, Фома Андреевич? – вертелись на языке готовые фразы. – Смогу ли?.. Спасибо вам за доверие… Постараюсь оправдать… Не знаю лишь, насколько этично…»
Но острая догадка внезапно парализовала этот поток благодарственных, полных ложной скромности слов, не дала ему пробиться наружу.
– Извините меня, Фома Андреевич, – с усилием произнес Сударевский, – но пока о судьбе Аркадия Викторовича не станет известно более определенно, я не смогу, пусть даже временно, занять его место.
– Боитесь, обвинят в том, что подсидели учителя? – с неожиданной прямотой спросил Фома Андреевич.
– Боюсь, – честно признался Сударевский. – Но не это главное. Когда все прояснится, а я уверен, что так оно и произойдет, мне будет трудно взглянуть Аркадию Викторовичу в глаза.
Фома Андреевич ничего не сказал и лишь оглядел Сударевского зорко и недоверчиво.
– Вы уж поймите меня, – пробормотал Марк Модестович, угнетенный тяжелым молчанием.
Он отчаянно стремился не промахнуться, не отрезать своим вынужденным отказом пути назад.
– Ваши чувства похвальны, Марк Модестович, – пухлые губы Фомы Андреевича сложились в ироническую улыбку, напрочь опровергавшую смысл произнесенных слов, – но дело есть дело. Оно не располагает к сантиментам.
– Может быть, некоторое время спустя… – Сударевский отчаянно хватался за ускользающую возможность, но не находил нужных слов. – Вы же знаете, Фома Андреевич, что значит для меня работа, институт… Вот если бы неофициально…
– Детство какое-то! – фыркнул директор. – Вы что, только на свет народились? Назначение врио заведующим лабораторией проводится приказом, как положено, с выплатой разницы в зарплате… Думаю, что здесь, как и в печальной истории с вашим, точнее, Аркадия Викторовича, открытием вы проявляете ложную принципиальность и, скажу вам прямо, недальновидность… Но вам виднее, вам виднее. Как говорится, вольному воля.
– Я глубоко раскаиваюсь в истории с открытием, – сказал, как в омут кинулся, Сударевский.
Фома Андреевич насупил кустистые, с заметной сединой брови и вновь исподлобья глянул на Сударевского.
Марку Модестовичу даже показалось, что в серых холодных глазках директора промелькнуло недоумение. Шевельнулось желание все немедленно объяснить, откровенно обо всем договориться. Только как? Полностью открыться Фоме Андреевичу было бы, мягко говоря, опрометчиво, а половинчатость могла лишь усилить его недоверие.
Но, видимо, интерес директора к своему старшему научному сотруднику был настолько силен, что Фома Андреевич решил хотя бы лишь для начала столковаться там, где это окажется возможным.
– Глас разума, даже запоздалый, всегда приятно слышать, – пошутил он и выжидательно замолк.
– Вам, лично вам, Фома Андреевич, – Сударевский легко взмахнул рукой, словно соединил свое и директорское сердца невидимым проводом, –
