Все помнили закон и порядок, который был при немцах в 1918 году. Сталинской пропаганде не верили. Кстати, в ней почти не упоминалось про преследования немцами евреев. Эти сведения можно было получить от многочисленных беженцев, но и они больше рассказывали про зверства ОУНовцев и бандеровцев.
Кроме понятных причин (не оставлять больных и очень старых), была и боязнь потерять то, что еще оставалось от прежней жизни – квартиру (оставшиеся комнаты), мебель, вещи. Так, например, не уехали старики Ковлеры – и погибли. Но их невестка и моя тетя Боня, не сумев уговорить их, жестко потребовала от своих родителей и сестры уезжать. Мужа Бони Сеню мобилизовали на автоперевозки. Брат Абрам уже стал командиром Красной Армии.
Больше всех против отъезда был дед. Он Сталину не верил. Но Боня сказала, что без них она не уедет. Тогда вступила в действие предприимчивая и бесстрашная баба Вера. Она сумела добыть пропуска на пароход, шедший до Кременчуга. Боня была беременна, и у нее началось кровотечение. Ее на тачке повезли к пароходу. Испугались, что живой ее не довезут и дед с бабой остались вместе с ней.
Рая с Ренкой, кажется, уехали тем пароходом. А Боня после выкидыша, едва не стоившего ей жизни, дед и баба Вера, сумевшая чудом достать еще один раз пропуска, чем спасла жизнь семьи, уехали последним пароходом. Пароходы обстреливали и топили, но у немцев были цели и поважнее, поэтому обошлось.
Боня осталась с Сеней под Куйбышевом, а потом их послали во «второе Баку», между Волгой и Уралом, где давно уже обнаружили нефть, но получить ее в заметном количестве удалось только в конце войны, когда добурились до глубоких девонских слоев. Туймазинский фонтан забил во второй половине 1944 года. Возле него и образовался поселок, а потом и город Октябрьский, где в том же году родился Валя, а в 1947 Сева (он был в свидетельстве о рождении записан Мишей и решительно перешел на это имя в школе) – мои двоюродные братья Ковлеры.
Дед с бабой Верой и Рая с Ренкой оказались в Уфе, куда эвакуировались некоторые украинские министерства и писатели Украины. Было холодно и голодно, хотя семья и получала папин аттестат. Мы с мамой получали часть аттестата только с середины войны.
Баба Вера проявляла чудеса предприимчивости – уходила на базар без денег и с пустыми руками, домой приходила с продуктами. Диалог на базаре начинался примерно так:
– Почем ваш бурак?
– Ты сама дурак, а это свёкла.
Как-то тетю Раю увидел на улице старый еврей и спросил, не дочка ли она Хайма Рогозовского. Узнав адрес, он через два дня принес полмешка муки и сказал, что дед спас ему репутацию и жизнь, когда разбирал его дело, как третейский судья. (Евреи до революции избегали гражданских судов). Деду мука не помогла – он умер от диабета в конце 1943 года. Инсулина тогда было не достать.
Мужья моих двоюродных бабушек в этом же году умерли в эвакуации в Омске. Айзенберг – от рака желудка. В первую мировую он спилил себе зубы до корней,
