закрылся в купе – еще раз поправить свой доклад. Я со штабными работниками и Прищепой в последний раз прикидывал, где у нас позиции послабее и где – посильнее. Если в наших расчетах и имелись изъяны, то не такие, чтобы существенно повредить плану.
И еще до полуночи мы разошлись по своим местам.
Я спал спокойно. Думаю, что и Пеано, и Гонсалес сомнениями не терзались – бессонница им не грозила. О Павле Прищепе этого не скажу. У него ночь – лучшее время для связи со своими людьми в столице, он наверняка разговаривал с ними по своему загадочному аппарату.
Утро в Адане было нерадостным. Гамов, выйдя из вагона, хотел было пойти пешком – посмотреть на людей, послушать их голоса. Но Прищепа с Пеано запротестовали. В решающий час нельзя было пренебрегать осторожностью. Мы хорошо подготовились, но как подготовились наши противники? Людей мы увидим из машин и голоса их услышим, не выходя на тротуары.
Я хорошо помнил довоенный Адан – прекрасный город, населенный веселыми и добрыми жителями. По его широким проспектам густо двигались оживленные мужчины и женщины, в скверах бегали радостные детишки, в роскошно убранных магазинах было полно товаров и покупателей. И следа былого довольства не было в мрачном городе. Мне показалось, что даже и солнца теперь в Адане меньше, чем раньше, – впрочем, солнца вообще не было: небо затягивали тучи. Три четверти магазинов были закрыты и темны, у открытых змеились молчаливые очереди. Больше всего меня поразило отсутствие детского гомона, так отличавшего раньше дневную жизнь столицы. Конечно, мы знали, что многие ребятишки вывезены во внутренние области, но знать, что детей нет, – это одно, и совсем другое – почувствовать их отсутствие.
О нашем приезде в Адан не сообщалось, и люди в очередях равнодушно провожали глазами наши машины. Среди прохожих я увидел наших солдат в гражданских костюмах – отпускники задержались в столице перед поездкой на родину. Они не подавали вида, что узнают нас. Павел Прищепа хорошо знал свою службу.
В приемной нас встретил Вудворт.
– Правительство заседает уже два часа, Маруцзян встает рано, все к этому приспосабливаются. – Он понизил голос. – Капитан, все по плану?
– Оптимально, – ответил Павел.
В зал заседаний мы вошли гуськом – впереди генерал Прищепа, за ним Гамов, я, Пеано, Гонсалес, Павел и несколько наших офицеров – я их не называю: они не были посвящены в заговор.
Все члены правительства встали, когда мы вошли, Маруцзян и маршал Комлин стали пожимать наши руки, Вудворт громко называл наши фамилии и воинские звания. Когда очередь дошла до Пеано, Маруцзян посмотрел на него недобро, но сказал совсем не то, что говорили его глаза:
– Счастлив видеть тебя здоровым, племянник!
Пеано засиял самой ослепительной из своих улыбок:
– Тысяча благодарностей, дядя!
Нас посадили за отдельный стол. Всего в зале их было три – большой, вдоль торцевой стены, на возвышении
