сцены приступили к восстановлению в комнате первоначального беспорядка и быстро придали ей прежний вид, вплоть до расположения хлебных крошек. Правда, пришлось немного поспорить о том, какая книга на полу лежала открытой, а какая – закрытой.
Когда мы покидали комнату, юноша стал доказывать, что дверь была не захлопнута, а слегка приоткрыта.
– Ебать! – бросил Керли. – Этого обычно не помнят.
Заинтригованный таким наблюдением, я спросил:
– Откуда такая уверенность?
– Интуиция, – ответил он. – Ты же не помнишь, насколько плотно закрыл дверь, если, конечно, не оставил ее полуоткрытой в силу особых причин? А какие у нее могли быть причины? Никаких. Все просто.
– Да уж куда проще! – сказал я с сомнением. – Порой самые тривиальные вещи запоминаются без всяких причин.
На это Керли ответил, что человек, привыкший жить в грязи и бардаке, редко обладает хорошей памятью.
– Возьми хоть вора, – говорил он, – вор знает, что делает, даже когда совершает ошибку. У него всегда все схвачено. Иначе ему никак, а то вляпается в дерьмо – и пиши пропало. Спроси вон у него.
– Это точно, – подтвердил юноша, – как раз на аккуратности я и прокололся. – Он собрался было поведать мне свою историю, но я уже стал их выпроваживать.
– Прибереги для следующего раза, – сказал я.
Выходя на улицу, Керли на прощание обернулся и уведомил меня, что я в любое время могу рассчитывать на его помощь.
– Мы ее еще ущучим, – заверил он.
5
Все начинало походить на череду кокаиновых видений: тут и гадание на внутренностях, и распутывание лжи, и попойки с Осецки, и сольные ночные прогулки в район порта, и встречи с «учителями» в публичной библиотеке, и настенная живопись, и диалоги со своим вторым «я» в темноте, и тому подобное. Ничто уже не могло меня удивить, даже приезд кареты скорой помощи. Кто-то, скорее всего Керли, решил таким образом избавить меня от Стаси. К счастью, когда притащилась «скорая», я был дома один. «По этому адресу никаких сумасшедших нет», – объяснил я водителю. Он вроде даже огорчился. Кто-то позвонил и попросил забрать ее в больницу. «Какая-то ошибка», – сказал я.
Иногда заглядывали владелицы дома – две сестры-голландки, – проверить, все ли у нас в порядке. Но они никогда не задерживались дольше двух-трех минут. Растрепанные, неряшливые – иными я их и не помню. У одной чулки синие, у другой – розовые в белую полоску. Полоски закручивались спиралью, как на вывеске цирюльника.
Однако о «Пленнице»… Я сходил на нее самостоятельно, не поставив девиц в известность. Они посмотрели ее неделей позже, вернувшись домой с фиалками и с песнями. На этот раз их репертуар пополнился «Одним лишь поцелуем».
А однажды вечером – не знаю уж, с какой такой стати, – мы втроем пошли поужинать в греческий ресторан. Там они соловьем разливались о «Пленнице»: да какая чудесная пьеса, да как мне надо ее посмотреть, да как она может обогатить меня новыми идеями.
– А я ее уже видел, – сообщил я, – неделю
