крикнула вдогонку: – Счастливо! Желаю хорошо провести время!
Начало, конечно, не ахти, но мы решили идти до конца. Когда мы ускорили шаг – зачем? куда мы так спешим? – я почувствовал, что вот-вот взорвусь. Но не мог выдавить из себя ни слова – как язык проглотил. Несемся тут, взявшись под руку, «хорошо проводить время», а куда – и сами не знаем. У нас ведь не было конкретных планов. Или мы просто вышли подышать свежим воздухом?
Вскоре до меня дошло, что нас вынесло к метро. Мы спустились, дождались поезда, сели и поехали. Все так же молча.
На Таймс-Сквер оба резко встали – как два робота, настроенные на одну волну, – и вприпрыжку поскакали вверх по лестнице. Бродвей. Все тот же старый Бродвей, все в тех же старых неоновых адских огнях. Повинуясь животному чутью, мы подались на север. Люди в остолбенении глазели нам вслед. Мы их словно не замечали.
В итоге мы оказались у входа в «Цзин Ли».
– Зайдем? – спросила Мона.
Я кивнул.
Она прямиком устремляется к тому кабинету, где мы расположились в наш первый вечер – тысячу лет тому назад.
Нам подают еду, и у Моны тут же развязывается язык. Поток несется назад: что мы ели в ту нашу первую встречу, как смотрели друг на друга, какая мелодия тогда звучала, слова, которые мы говорили друг другу… Ни одной упущенной детали.
Одно воспоминание сменяло другое, мы расчувствовались. «Снова влюбиться… мне вовсе не хотелось… как же я теперь?» Будто в промежутке ничего и не было – ни Стаси, ни подвальной жизни, ни размолвок. Только мы вдвоем – пара ручных птиц – и жизнь вечная.
Генеральная репетиция – вот что это было. Завтра мы будем играть на публику.
Спроси меня, что есть подлинная реальность – эта греза любви, эта колыбельная или отзвук той драмы, что ее вдохновила, – я бы без колебаний ответил: «Греза! Только она!»
Сны и реальность – разве они не взаимозаменяемы?
Языки развязались у нас помимо нашей воли, мы смотрели друг на друга новыми глазами – голодными и жадными, как никогда; в них было столько доверия и обещания, будто мы доживали свой последний час на земле. Наконец-то мы обрели друг друга, поняли друг друга и будем любить друг друга веки вечные.
Все еще по-утреннему свежие, все еще пошатываясь от нахлынувшей волны блаженства, мы под руку вышли из ресторана и пошли бродить по улицам. Теперь уже никто не обращал на нас внимания.
В бразильской кофейне мы снова уселись за столик и приступили к следующей мизансцене. Гладь воспоминаний подернулась легкой рябью. Теперь наступил черед запинающихся признаний с отзвуком чувства вины и угрызений совести. Все, что она делала, – я и представить себе не мог, что она вытворяла! – она делала из страха потерять мою любовь. Я, как последний олух, твердил, что она преувеличивает, уговаривал ее забыть прошлое, уверял, что теперь уже не важно, настоящее оно или вымышленное, реальное или воображаемое. Клялся, что у меня нет и не может быть никого, кроме
