style="font-size:15px;"> – Ладно, – сказал Князь, выдёргивая у барышника из карманы часы – золотые, хорошие. – Благодари своего калмыцкого бога, что мошну тебе уберёг. Идём, Очко.
И уж к двери двинулись, а тут Сенька башку просунул и скромно так:
– Дяденька Князь, дозвольте слово сказать.
– Ты чего здесь? – нахмурился Князь. – Шухер?
Сенька ему:
– Шухера никакого нет, а только хорошо бы вы вон там, под полом проверили, а?
И пальцем показал, где смотреть.
Купец дёрнулся, прохрипел что-то непонятное – надо думать, забранился на своём наречии. Князь же на Сеньку глянул, потом на пол. Двинул приказчику в ухо, вроде и несильно, но тот завалился вместе со стулом, захныкал.
Нагнулся Князь, пальцем подцепил половицу, вынул – под ней дырка в полу. Сунул руку.
– Ага, – говорит.
И достал лопатник большой, кожаный, а в нем хрустов – немеряно.
Князь их пальцем перебрал.
– Да тут три тыщи! – говорит. – Ай да шестой!
Скорику, конечно, лестно. Посмотрел на Очка: как тот, восхищается?
Только Очко Сенькой не восхищался и на лопатник не смотрел. Что-то с ним творилось, с Очком. Уже не улыбался и глаза стали не блестящие, а сонные.
– Я поверил… – медленно сказал Очко, и всё его лицо заколыхалось, будто волнами пошло. – Я им, иудам, поверил! В глаза смотрели! И лгали! Мне – лгали?!
– Да ладно тебе, не пыли, – махнул на него Князь, довольный находкой. – Тоже и у них свой интерес…
Очко двинулся с места, бормоча:
– Прощай, любезная калмычка… Твои глаза, конечно, узки, и плосок нос, и лоб широк, ты не лепечешь по-французски… – Хохотнул. – Узки-то узки…
И вдруг скакнул – точь-в-точь как давеча, когда Ёшку проколол – и шпагой своей лежащему приказчику прямо в глаз, сверху вниз. Сенька услышал треск (это сталь черепуху насквозь проткнула и в пол вошла), охнул, зажмурился. А когда снова поглядел, Очко шпагу уже выдернул и с интересом смотрел, как с клинка стекает что-то белое, вроде творога.
Приказчик бил по полу каблуками, разевал рот, но крику от него не было. На рожу ему Сенька взглянуть побоялся.
– Ты чё, сдурел?! – рявкнул Князь. Очко ему в ответ, надрывно:
– Я не сдурел. Мне тошно, что правды нет на свете!
Чуть дёрнул кистью, в воздухе свистнуло, и шпага остриём, самым кончиком, чикнула купца по горлу. Отлетел клок отсечённой бороды, и сразу брызнула кровь – густо, как вода из пожарной кишки.
Сенька снова охнул, но глаза на этот раз закрыть не догадался. Видел, как купец рванулся со стула – да так, что ручные путы лопнули. Вскочил, а идти не может, ноги-то у него к стулу привязаны.
Жизнь выхлёстывала из барышника вишнёвыми струями, а он всё пытался удержать её ладонями, запихнуть обратно, только ничего у него не выходило – кровь текла сквозь пальцы, и рожа у калмыка стала такая бессмысленная, жуткая, что Скорик заорал
