стоял перед зеркалом, поправляя несуществующий галстук на шее, и был тверд в своем намерении тотчас отправиться к возлюбленной. У нее большие серые безжизненные глаза, которые невозможно полюбить, но он утопал в них каждый раз с таким вожделением, будто в этом и есть весь смысл его жизни – утонуть и больше не возвращаться. За невидимой спиной его отражения стены были оклеены выцветшими газетами, под потолком от сквозняка покачивался бумажный абажур, на уровне сосков покоилось его покойницкое ложе – скрипящий от любого движения гроб со взбитой подушкой и зрелыми маками на золотистом покрывале.
"Что касается остального, то у каждого своя луна над котелком", – подумал Ю., отвернулся от себя, прошагал вглубь комнаты и снова уселся за книгу. Нашел место и продолжил чтение: "Остаться я не могу".
Но чтение только усугубило. Поедая глазами абзац за абзацем, Ю. видел большую деревянную лохань, над которой поднимался пар, за которым угадывались черты женского тела. Пар поднимался к закопченному потолку, сырые половицы скрипели под тяжестью воды, сероглазая то выплывала из морока, то исчезала с усмешкой. "В некотором смысле я и есть фантазия", – снова вынырнуло из морока, но теперь Ю. решил отнестись к происходящему более серьезно. "Что-то не так, – ворочался Ю., – вот чашка на столе: как она там оказалась? Совершенно не помню".
В самом начале надцатого, в то самое, капающее на мозжечок время, когда… когда же это было? Ю. уставился в прореху окна, припоминая: была книга с закладкой – размалеванный клоун и фейерверки букв, был свист из, тихий леденящий свист; был свет от фонаря люминесцентный, скрип шагов по ночному двору. Что-то еще было. Тень ползла по паркету. Что? Теперь солнце выжигало нутро, листья скручивались и падали замертво. "Какая скука вокруг! – подумал Ю. – все одно, все одно и то же, и то же…" Марево за окном искажало видимое, и будто шептало, волнуясь: "Не входи, не покушайся!" И Ю. в который раз остался на своей стороне. Но форточку все же открыл. Тишина. Плывущая тишина.
Однажды, в самом начале, когда все еще было впереди, но уже поздно, отчаянно поздно, Ю. так же смотрел в окно, пытаясь выглядеть хоть что-нибудь, что могло бы вернуть его к жизни. Он ожидал звонка, сообщения из сети, письма, втиснутого в дверную щель, – но ни звонков, ни сообщений, ни писем. Теперь он слишком надеялся на знакомый голос с улицы, на крик, ругань – что угодно, лишь бы человеческое. Так и простоял у окна с раннего утра и до позднего вечера. От ветра шумели березы, шелестели мимо проезжающие машины, чья-то трость отстукивала неуверенные шаги, отмеряла уходящее время. Ю. курил одну за другой, отпивал в табачном дыму из чашки крепкий густой чай и прислушивался, выедал глазами пространство. Но в глазах все тускнело, а звуки мертвели, едва родившись.
Ночью вышел в сеть. И к удивлению и тайной радости увидел уведомление о сообщении. "Это она!" – подумал Ю., хотя совершенно не представлял, кто бы это мог быть. На аве была сероглазая, бледная и, кажется, изможденная своим юным возрастом. "Она хрустнула пальцами с тоской взглянула в окно", – прочитал Ю. и тут же бросился к окну. Темно. Вернулся, хрустнул пальцами и – поплыл по клавишам: «"И куда же запропастился тот, кто предложит чашку горячего чая с лимоном?.." – подумала она, вздохнула и пошла заваривать чай». Отпил из чашки, вздрогнул, будто очнулся, вынырнув из пропасти, и тут же получил ответ: "И жар лихорадки. Пустяки и досада".
Она из далекого города, хмурящегося над темными водами, зябкого и стылого места. Конечная северных львов. "Цветок с ядовитых гранитных болот", – написал он ей. От ее взгляда в голове его скрипели уключины, слышался тихий постук, будто снизу, с самого дна. "Воздух здесь по ночам голубоват и белёс. Ты мне нужен. Давай спать", – получил он ответ и не поверил. Но согласился и лег в свою гробовую постель.
Ю. долго еще ворочался, пытаясь заснуть. Но до самого рассвета ему чудилось, что в комнате, кроме него, еще кто-то есть; что на него пристально смотрят. Ему слышались тяжелые вздохи, и он вздыхал сам, пытаясь убедить себя, что все это он. Что никого нет. И представлял, как сероглазая садится на краю и запускает тонкие пальцы в его волосы. "Спи спокойно, – шепчет она, – я рядом". И он засыпает.
"Это вовсе не игра, – печатает Ю. дальше, уже утром. Пальцы еле слушаются от волнения, мысли никак не распутать: "Я буду писать, только все это правда".
Поставив точку, но намереваясь продолжить, Ю. растерялся: а что? На этот вопрос он не находил ответа. Хаотично вышагивая по комнате, он пытался вспомнить хоть что-то занимательное из своей жизни, но все – решительно все – казалось ему нелепым и не стоящим внимания другого человека. С пожелтевших газет со всех четырех стен его склепа глазели вожди забытых эпох, великие труженики, почетные граждане с орденами за заслуги. "Какие такие заслуги?" – не понимал Ю., отворачивался в сторону и – упирался взглядом: все одно, все одно и то же. Типографский набор страдал от времени, колонки с достижениями каждой строчкой увядали, будто у слов был сломан хребет – вот и все достижения. Из лэптопа вырвались три каплющих звука, словно уходили под воду навсегда: уведомления о сообщениях. Ю. осторожно, пытаясь
