в сером сумраке унылого подвала, унеся с собой длиннорукого придурка.
И только затих противный визг несмазанных колес, как стеклянные колбы начали с шумом лопаться. Неприятный запах усилился, клетку начал заволакивать плотный жёлтый туман, чудесным образом не утекая сквозь ячейки сетки, а сгущаясь вокруг меня. Колбы продолжали взрываться, и я погрузился в мучительное состояние, в котором не было ничего, кроме боли, вскоре отрезавшей и обрубившей все мои мысли и загнавшей в пятый угол слабые движения души. Находясь в полуобморочном состоянии, я по какой-то удивительной ассоциации вспомнил, что испытываю такие же муки, что испытывал смертельно больной человек, о последних днях которого рассказывалось в одной старинной книге, прочитанной мною в детстве. Как выражаются белохалатные коновалы об этой неизлечимой болезни, а также о самом больном, коему не суждено выкарабкаться из цепких объятий поразившей его лихоманки:
– Битый канцер!
Я и без белохалатных коновалов с юных лет знал, что жизнь есть утомительная репетиция смерти, являющейся важнейшим событием в жизни любого человека, и потому был несказанно рад, когда наконец начал терять сознание.
Глава 8
Я с трудом разлепил веки. Голова раскалывалась от боли, а в печени словно ковырялся огромным скальпелем неумелый хирург. В полуметре от лица медленно сжимались и разжимались пальцы жабьей ноги карлика.
– Вставай, простудишься! – издевательски вякнул он, явно намереваясь заехать не мытой со дня сотворения Мира лапищей в моё пылающее ухо.
Вяло чертыхнувшись, я неловко поднялся с шершавого пола.
Тамбур был вновь пристыкован к клетке, дверца поднята, а за ней толпились несколько подобных Лапцу низкорослых детей природы и целый взвод гуманоидов нормального человеческого роста. Как и на физиономии карлика, на красно-коричневых физиономиях встречающих без труда прочитывалась неприязнь, брегливость и враждебность. Карлики были безоружны, а гуманоиды имели при себе какие-то, с виду металлические, штуковины, висевшие на перекинутых через плечо ремнях.
Лапец запустил руку за воротник жилета и с наслаждением почесал между лопаток.
– Не тушуйся, Лохмач, всё равно твои штаны тут стирать некому! – ёрнически ободрил он.
– Ты о своих шортах пекись, сикунок! – насмешливо парировал я.
Лапец мгновенно вцепился мне в шею своими грязными когтями.
– Забыл, что должен обращаться ко мне на «вы»? Или мозги размягчились от дезинфекции?
Я хотел стряхнуть его липкую ладонь, но к своему ужасу не смог совладать с рукой. Я почему-то сделался слабым и беззащитным как ребенок.
Вдохновлённый моей беспомощностью, Лапец с полминуты держал меня за горло, потом с сожалением отпустил и сказал, озабоченно качая лысой головой:
– Гляди-ка, а ты очень опасен. Тебе до сих
