под Изумрудным солнцем.
В карман Тлемлелх положил две нитки жемчуга и алмазную подвеску в виде большой слезы – подарки для Бхан.
Оседланный тьянгар ждал возле входной галереи, по обе стороны от которой в изысканном беспорядке стояли арки, оплетенные лозами дурманника или отданные облачным прядильщикам. Сами прядильщики, многоногие белые комочки, деловито сновали взад-вперед, восстанавливая свои уничтоженные тенета. Они уже много успели, почти на треть. Лишь бы тот, кто побывал здесь в прошлый раз, не пришел опять… Похожий на серую глыбу нег с безвкусно пестрыми полосками вдоль спины и хвостом, как у животного (оба эти признака указывали на то, что он и есть животное, выдрессированное, чтобы служить энбоно), держал тьянгара под уздцы, ссутулившись возле мозаичной колонны. Его окутывал резкий аромат духов, предназначенных для того, чтобы перебивать естественный запах нега. Воняет от них отвратительно, однако приходится их терпеть: чливьясы слишком слабосильны, чтобы управляться с норовистыми тьянгарами, а представить себе Живущего-в-Прохладе в качестве тьянгарщика можно, разве что закусив ягодами дурманника после трехдневной голодовки!
Тлемлелх подошел и пнул нега.
– Хумаик, Фласс тебя забери, ты спишь наяву?
– Прошу простить меня, энб-вафо, я задумался.
Тлемлелх раздраженно пошевелил слуховыми отростками: чливьясы и неги неразумны и потому не способны думать. Их высказывания такого рода иногда забавляли его, иногда выводили из себя – в зависимости от настроения.
– Не сочиняй, – пробормотал он, устраиваясь в седле. – Поехали!
Хумаик ловким текучим движением (этакое безмозглое порождение Фласса) скользнул на переднее седло, тронул украшенные самоцветами поводья, и тьянгар рысью побежал под горку. Окруженный множеством сквозистых арок дом Тлемлелха стоял на вершине холма; вокруг, разделенные извилистыми стенами подстриженной зелени, располагались дома соседей – какие поменьше и попроще, какие побольше и пооригинальней. Необычность иных изысканно-усложненных архитектурных ансамблей вызывала у Тлемлелха легкую зависть, и тогда он утомленно опускал покрытые блестками веки, откинувшись на горб тьянгара. Хумаик сейчас не мозолил ему глаза – передний горб скрывал нега от хозяина, но навязчивый аромат маскирующих духов все же терзал обоняние, заставляя Тлемлелха морщиться. Он сузил носовые щели до предела – ровно настолько, чтобы не почувствовать удушья.
Наконец этой пытке наступил конец: впереди показалась монументальная громада Обители Алых Цветов.
Любой энбоно начинал ощущать сладостное томление при одной мысли об этом дворце наслаждений, перламутрово-светлом, если смотреть издали, тронутом печатью ветхости, что бросалось в глаза при близком знакомстве, – и все равно желанном, как ни одно другое место под горячим и равнодушным Изумрудным солнцем. Все там восхитительно: широкие полутемные коридоры,
