святых отцов до и после разоблачения их страшных преступлений, но нет ни одной страницы, приводящей такой простой и отрезвляющий факт, как количество самоубийств среди жертв сексуального насилия католических священников. Двадцать процентов. Каждый пятый не смог этого пережить. В отчёты церкви эти цифры не попали, зато известно, кто из священников реабилитируется и восстанавливает силы в комфортабельных калифорнийских пансионатах.
Архиепископ писал, что святым отцам нужно время, комфорт и покой, чтобы осознать трагедию произошедшего и восстановиться для полноценной жизни. Он просил прощения за насилие, но забыл извиниться за утрату доверия к людям, интереса к жизни, веры в Бога. Он не упомянул ни одной искорёженной жизни, не счёл нужным извиниться за ненависть родителей к Господу нашему, Иисусу Христу, который смотрел с вишнёвых настенных крестов на то, как его служители надругаются над их детьми, и не защитил.
Сосед Барина и Катерины, Рональд Клаус, был опрятным, доброжелательным стариком лет семидесяти, из рабочего класса, – изрядно загоревший в своём огороде американец немецких кровей. Он нередко заходил, то с миской зелёного горошка, то с пригоршней садовой земляники. Катерина приглашала его за стол, и он всегда соглашался, пил с нею чай или кофе, любил блины с клубничным джемом. Как-то он увидел, что сын Катерины играет в саду с паровозиками, и в тот же день пришёл к ним, держа в руках локомотив с надписью «Santa Fe» от замечательной старинной железной дороги.
– Я достал игрушки своего сына, глядя на твоего малыша, – сказал Мистер Клаус, посмотрев на Катерину из-за тонких очков в красивой серебряной оправе. В них он был похож на Доктора Айболита, но без бороды и усов.
– Локомотив я принёс, а саму железную дорогу надо ещё довести до ума, кое-что подсоберу и подарю твоему пончику на Рождество. Он обрадуется, – произнёс Мистер Клаус, опустившись на стул в кухне. Он бережно поставил локомотив на стол и погладил его рукой. Катерина села рядом. Прочитав в её глазах вопрос и опередив его, старик сказал:
– А у меня нет, и не будет уже внуков, никогда. Мой единственный сын мёртв, – он говорил глухим, твёрдым голосом, не свойственным ему, – ты знаешь, я виню себя в том, что его больше нет. Зря я назвал его Рудольфом, я много раз сожалел об этом. Видишь ли, в нашей семье существует многовековая традиция называть сыновей именами, начинающимися на букву «Р». Рональд, Румперт, Ричард, Рейн – все были, а Рудольфа, до него, у нас в роду и не было. Когда он был маленьким, мне очень нравилось это имя, казалось, что оно ему идёт. «Рудольф» означает «красный волк» в переводе с древнегерманского, это имя лидера, победителя! – мистер Клаус потряс жилистым кулаком прямо перед носом Катерины, – но, наш Руди не был сильным. Он рос тихоней и неженкой, тянулся к матери, хоть я и просил её не слишком баловать сына. Когда пришло время идти в школу, оказалось, что детям он совершенно не нравился.
