он был с непокрытой головой… он один среди всех остальных, и волосы у него были завиты и напомажены, будто он только недавно побывал у цирюльника. Так было?
Бланка посмотрела на него с удивлением, не понимая, какое это имеет значение. Но всё же напряглась, пытаясь припомнить – в тот миг всё плыло у неё перед глазами, и на подобные мелочи внимания она не обратила. Но сейчас, когда Луи сказал, вспомнила. Не оттого, что разглядывала Монфора, но когда он встал перед ней на колени, она посмотрела на его темя и увидела, что его волосы и вправду разделены правильным пробором и красиво уложены, и ещё от них пахло миндальным маслом. И вот этот запах Бланка помнила совершенно явно, потому что не выносила его, а ей в тот миг и без того чуть не сделалось дурно, и этот запах… Ей тогда в голову не пришло, отчего это сир Амори так расфуфырился – должно быть, накануне имел свидание с супругой дурачка де Сансерра; об этой их связи знали все, кроме самого де Сансерра. Но да, да, так всё и было, он ровно так и выглядел, как описал её сын.
Но как мог Луи об этом знать? Кто бы ни поведал ему о поступке его матери, разве стал бы он вдаваться в такие подробности? И разве стал бы сам Луи, потрясённый случившимся, расспрашивать… нет. О нет. Но как же тогда он узнал, разве только…
«Что за глупости», – подумала Бланка, вновь чувствуя холодок, пробежавший по коже. Как мог он видеть всё это сам? Его не было там, в том она могла бы поклясться. И он так безмятежно тренировал своего брата во дворе, когда она вернулась – нет, нет, никак его не могло быть в Ситэ. Где же ещё он мог это увидеть? Не в огне же камина, куда вглядывался так, словно…
«Если не Божий это был свет, матушка, то чей?» – вспомнила Бланка, и холод, сперва только касавшийся кожи, пронзил её до костей.
– Людовик… – сказала она, и он тут же обратил к ней взгляд, затуманенный мыслями, которых она – Бланка поняла это с болезненной ясностью – никогда не сможет узнать.
Она взяла его за руку, потянула к софе, стоящей в углу, и, заставив сесть, села сама. Потом обняла рукой за шею и коснулась лбом его лба, а когда он напрягся, тихонько шикнула, как делала, когда он был ещё совсем крошкой и просыпался, бывало, в ночи, дрожа от дурного сна.
И так сидели король и королева Франции, обнявшись, прислонясь друг к другу, одни посреди тёмных покоев, в тёмном дворце, в городе, на который спускалась ночь.
Глава четвёртая
Бовези, 1231 год
– Этот фрукт, ваше величество, называют оранжем, – сказал Милон де Нантейль, епископ Бове. – Сие лакомство дивной сочности привезли нам из самой Мавритании, где оно в обилии произрастает. Внутри он точно такого же цвета, как и снаружи, взгляните. А уж вкус – истинно королевский, могу вас в этом заверить. Угодно ли попробовать? – заискивающе добавил епископ и уже потянулся пухлой рукой к блюду, намереваясь собственноручно очистить диковинный фрукт от кожуры, когда Бланка сказала:
– Вы очень любезны, ваше преосвященство, но нынче Великий Пост, и по пятницам в это время сын мой не ест ничего, кроме рыбы.
Епископ
