style="font-size:15px;"> Уже когда бунт подавили, Боксера отправили в другую зону – для строптивых. Активных участников массовых беспорядков осудили, накрутили срока и перевели на более строгий режим, Художнику и Хоше приспешники Боксера пробовали сделать предъяву – мол, прятались за спинами, когда даже опущенные бились, не щадя живота, за правое дело.
– Бунт был неправильный по всем понятиям. Никаких целей он не преследовал, кроме того, чтобы Боксера потешить, – заявил Художник. – Вот за такое надо держать ответ.
После всех этих баталий гайки закрутили. А тут еще пришел Валуй – умный и жесткий блатной авторитет. Одного из шустрых последователей Боксера, пытавшегося как встарь держать масть, удавили и повесили в сортире – якобы сам руки наложил, не вынес разлуки с любимым паханом. Еще двоих сделали дамами легкого поведения. И установился порядок, который устраивал и уголовников и администрацию…
Хоша вышел на свободу на год раньше Художника.
– Мы теперь братья, – сказал он ночью перед выходом, резанув по руке и накапав крови в стакан с водкой.
Художник не верил в такое братство. Не верил и Хоше – балагуру и истерику, с головой, забитой самыми дурными фантазиями и прожектами, типа ограбить Алмазный фонд или смыться в Америку и «дать просраться всей их козе ностре»… По большому счету, Хоша был ребенок, только сильно испорченный.
– Я тебя встречу, как выходить будешь. Мы теперь – до гроба, – пообещал Хоша, выпив водку с кровью.
– До гроба, – кивнул Художник, последовав его примеру, но как-то зловеще прозвучали эти слова.
Художник был уверен, что никто его по выходу не встретит. Год на воле Хоша просто не выдержит. Первый же безумный план приведет его обратно в тюрьму или прямиком в могилу.
К удивлению своему, Художник, выйдя со справкой об освобождении за порог ИТК-6, застал комитет по встрече на двух машинах – «ВАЗ-2106» и подержаном «Форде Фиеста». Хоша в кожаной куртке, с золотой цепью поверх майки «Пума», с бритым затылком, выглядел типичным бандитом новых времен.
– Художник, брат, – распахнул он свои объятия.
С Хошей было еще четверо. Один, тупомордый жлоб с угрожающим взором, эдакая бездумная туша весом за сто кило, носил кличку Блин. Пожимая руку, он сжал ее так, что Художнику показалось – кости треснут.
Армен – смугловатый атлет, говоривший без всякого намека на акцент, – был, скорее всего, из обрусевших армян. Третий, Брюс, широкоплечий, с набитыми по-каратистски кулаками. Последний персонаж выпадал из этой молодежной компании – красномордый мужичонка лет сорока пяти, в дорогом пальто и ондатровой шапке, которого представили как дядю Лешу, и отношение к нему было ироничное, но вместе с тем уважительное.
– Это мои кореша, – поведал Хоша. – Веселые ребята… Ладно, ныряй в тачку и в путь. Пить, гулять, потом говорить. Годится?
– Сойдет, – кивнул Художник без тени
