монастыри… Известно, что умственныя качества и житейския способности далеко не всегда сочетаваются с духовными качествами, столь необходимыми для жизни монашеской. Бывает и наоборот: духовно настроенный, опытный в духовной жизни инок является младенцем в житейском отношении. Такия сочетания свойств, какия мы видим в о. Иероне, настоятеле Новаго Афона, бывают чрезвычайно редки. И распознать таких иноков при их скромности и смирении постороннему человеку крайне трудно. Настоятели же обителей если и знают их, то берегут их, как зеницу ока, для своих обителей. Но, кроме сего, какой добрый инок признает себя пригодным и способным к великому подвигу, – а таким подвигом в глазах таковых иноков, без сомнения, и будет казаться устроение новых обителей. Инок, в силу самых обетов своих, не смеет и помыслить распоряжаться собою: он – чадо послушания и смирения. А слушаться он должен только Богом поставленной над ним власти. Власть же не обязана исполнять то, в духовной пользе чего она сомневается. Не станет же о. Восторгов предписывать епископам высылать намеченных им монахов в Сибирь за “послушание”. Не возьмет на себя такой миссии и сам Св. Синод. Ведь святыя обители не приказами, а молитвами и подвигом созидались… Как относятся добрые иноки к таким назначениям против их воли, можно видеть из следующаго рассказа покойнаго наместника Сергиевой Лавры о. архимандрита Леонида, слышаннаго мною от него самого.
“Я был еще офицером, когда посетил Валаам. Там, во время литургии, запричастный стих вышел говорить проповедь молодой красавец монах. Он говорил живо, плавно, красноречиво, так что я подумал про себя: вот еще какие иноки есть здесь!.. После обедни я пошел полюбоваться красотами острова и вышел на берег. Смотрю – на высокой скале сидит, задумавшись, о. проповедник. Я пробрался к нему, подхожу и говорю: “Здравствуйте, батюшка! Красота ми природы наслаждаетесь?” Он отвечает: “Сижу и думаю: впереди – море, позади – горе, справа – ох, слева – мох… не утопиться ли?..” – “Господь с вами”, – говорю ему и, с его позволения, сажусь около него. Разговорились. Оказалось – это ученый монах, академист, был инспектором семинарии, за слабости сослан сюда на смирение… И вот он с тоски доходит до отчаяния и бранит начальство, которое его сослало сюда. Возвращаюсь в обитель и вижу другую картину. Горько-прегорько плачет старец-иеромонах, а два брата с дружеским участием его утешают. Спрашиваю: что случилось? Отвечают: “Да вот о. N назначили настоятелем такого-то монастыря а он прожил здесь 30 лет: как же ему не плакать, когда надо за послушание покинуть родную обитель”.
Я спрашиваю читателя: кто надежнее, кому Бог поможет устроить обитель: красноречивому ли оратору, ученому академисту, с отчаяния помышляющему броситься в море, или вот этому простецу-старцу, горько плачущему в разлуке с своею матерью-обителью? А ведь сего последняго можно было послать только за послушание. Но много ли найдется таковых в наших обителях?
Откровенно говорю: мы, монахи, боимся, как бы вместо пользы
