до конца дней буду вдовой Йессида… Несмотря на это, флорентиец продолжал упорствовать. Он не оставлял своих попыток месяцами, и в конце концов я сдалась, чтобы отомстить отцу. Через несколько недель, когда я сказала дону Джованни, что ношу под сердцем его ребенка, он объявил, что его вызывают из Флоренции по срочному делу и что он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой.
Меня бросило в пот, и Андреа это заметила.
– Простите, если огорчила вас своей историей. Но я не рассказывала ее ни одной живой душе и чувствую, что не переживу этот день, если не облегчу душу. – Она взглянула в сторону кухни проверить, не идет ли мать, и торопливо продолжила: – Перед отъездом Джованни решил успокоить свою совесть, хотя всем было сказано, что он делает это из благодарности, желая вознаградить меня за уход. Он подарил мне два плаща – один расшитый серебром, другой пурпурный с золотом; фламандский стол – и еще один, орехового дерева; прекрасное постельное белье; шелковые простыни; голландские подушки; расшитые скатерти; серебряные масляные лампы; золотые канделябры; турецкие ковры; жаровни; зеркало в золоченой раме; картины фламандских мастеров; арфу, две тысячи золотых эскудо и множество других вещей. Другими словами, Локадело обеспечил меня приданым богатой дамы, чтобы я смогла привлечь жениха, которого не смутило бы, что его невеста – не девица. Этого вполне хватило, чтобы задобрить моего отца. Ему оказалось проще принять меня падшей богачкой, чем женой честного труженика, в чьих жилах текла мавританская кровь…
Должно быть, вы задаетесь вопросом, где все эти богатства. – И Андреа обвела рукой жалкую обстановку комнаты. – Дело в том, дон Луис, что мой отец проиграл огромную сумму в карты и мог попасть в тюрьму до конца жизни. Он продал все свидетельства моего позора, какие сумел, а остальное заложил. Этих денег оказалось достаточно, чтобы заплатить кредиторам и перевезти семью сюда, в Мадрид… Вы знаете, дон Луис: честь и добродетель – единственные настоящие украшения женщины. Чтобы спасти мою честь, то есть честь семьи, родители перед отъездом убеждали меня бросить дочь. Но я поклялась, что убью сначала ее, а потом себя, если они это сделают. Все в Севилье знают, что происходит с несчастными младенцами, которых оставляют по ночам у дверей монастыря: дикие собаки и свиньи, что бродят по улицам до рассвета, успевают сожрать их прежде, чем монахини обнаружат подкидыша. Все, что обычно остается от этих ангелочков, – темные пятна крови на земле, осколки костей и розовые ошметки плоти.
Я почувствовал дурноту. Мне хотелось вскочить и бежать прочь от этой девушки и ее ужасающей исповеди. Но Андреа все не умолкала.
– Вы знаете, что бывает с девушками, потерявшими честь до замужества. Их клеймят как ведьм, дьяволиц. Я сказала, что лучше заберу дочь, уйду в горы возле Гранады и стану пасти овец. Так, по крайней мере, над семьей не будет нависать тень моего позора. Хвала Господу и Святой Деве, родители отказались от мысли избавиться от ребенка, и мы вместе переехали
