и воздушные медовые турроны. Это великолепие мы запивали зрелыми винами с семейных виноградников возле Толедо. Все время ужина Мерседес являла собой образец учтивости, изящества и благородства. Скромно потупленный взгляд поднимался только тогда, когда к ней обращались дедушка с бабушкой или я.
Несмотря на теплый прием моих родственников, Мигель проронил за весь обед лишь пару слов, да и то – отвечая на прямые вопросы. Я никогда не видел его таким молчаливым, но списал это на недостаток общения с аристократами. Из бабушкиного угощения ему больше всего приглянулся хамон, коего он с наслаждением съел две порции. Возможно, пытался доказать моей семье, что он не иудей?
Потом мы разошлись по комнатам для сиесты, условившись встретиться снова в четыре часа и отправиться на могилу Гарсиласо.
До кафедрального собора мы доехали в дедушкиной карете; Леонела была четвертой в нашей компании. Как только мы укрылись от палящего солнца, Мерседес сняла вуаль, и ее красота словно озарила карету изнутри.
Кузина поинтересовалась у Мигеля, нравится ли ему учиться в «Эстудио де ла Вилья». Тот мгновенно оживился и принялся пародировать манеры самых чудных наших наставников, перемежая ужимки плоскими шутками касательно их наружности. Шутки, впрочем, были достаточно смешны, хотя и не вполне уместны в дамском обществе. Однако Мерседес смотрела на его кривляния с одобрением.
– Вы поете, сеньор Сервантес? – вдруг осведомилась она.
Мигель замялся, и я решительно подтвердил:
– Еще как поет. У Мигеля прекрасный голос. Ты непременно должна услышать андалусские баллады в его исполнении.
Тот начал было возражать, но Мерседес пылко перебила его:
– Тогда вы обязательно должны для нас спеть! Вы же не откажете в просьбе даме?
Лицо Мигеля начало заливаться краской. Он прочистил горло и завел любовную песню, отбивая ритм ладонями вместо аккомпанемента. У меня промелькнула мысль, что давешняя робость Мигеля была всего лишь уловкой: казалось, он хотел произвести впечатление на Мерседес. И хотя ничего в поведении кузины не давало мне повода для подозрений, я ощутил укол ревности. Когда Мигель закончил петь, все разразились одобрительными возгласами и захлопали в ладоши. После этого в экипаже воцарилось молчание. Мерседес отстраненно смотрела в окно, пока за ним не показался фасад кафедрального собора.
Мы вознесли молитвы перед главным алтарем и подошли к могиле Гарсиласо. Я был счастлив наконец-то показать ее Мигелю. Он преклонил колени перед мраморной гробницей и поцеловал холодный камень. Я вполне разделял его чувства, поскольку, впервые посетив это место, был ошеломлен не меньше. Леонела передала Мерседес букетик роз, и кузина возложила его к подножию могилы. Мигель предложил прочесть сонет, который он сочинил в честь великого толедца. Лучше я ничего не буду говорить об этом произведении. Впрочем, Мерседес он понравился.
Когда мы выехали из Толедо, я почувствовал облегчение.
