что это не я, а ты и что ты в моем обличье ходишь по Иерусалиму, участвуешь во всем вместо меня. Возможно, потому, что я коротко постриглась и стала еще больше походить на тебя, так мне кажется. Вчера ездила одна на Мертвое Море, в Эйн-Геди. В Иерусалиме лил дождь, а там сияло солнце, прозрачная луна висела над густой синей водой, в ней отражались горы сплошным неподвижным рельефом, а за спиной возвышались скалы, в их пещерах были найдены Кумранские рукописи. Я обнаружила на пустынном берегу поломанную раскладушку, просоленную, как вобла, разложила ее на гальке, и легла так, чтобы видеть закат, видеть, как луна наливается белизной, как меняется цвет моря, с синего на фиолетовый, красный, потом светлеет и доходит до металлической серизны, а зато луна в это время становится белейшей, небо синим, а если встать с зеленой раскладушки и посмотреть в противоположную сторону, увидишь вершины скал, подсвеченных закатным солнцем так, что они выступают, вырываются из картины, прорывают своими остриями ткань неба.
Так я пролежала час, не отрывая взгляда от моря, только раз взглянула на скалы. Это стоило езды туда-сюда и денег на автобус. Но дома на меня опять навалилась тоска. Я пошла гулять, чтобы не потонуть в ней, но потонула в дожде. Сегодня весь день думала над разными вещами на разных языках. Это мешает. Разные языки. Думала, что уже могу написать нечто о неосуществившемся, разные обрывки планов, идеи, канувшие в никуда, мечты, оставшиеся на дне, как камешки на дне Мертвого моря, но по мере этих дум все наводнялось иронией, переходило плавно в гротеск, в конце концов, когда я уже сейчас ходила гулять, смотреть на Вифлеем вдали, – я просто посмеялась над своей грустью, над истоком ее, который мне неизвестен, известны только речки, берущие от него начало, да и то – в среднем течении. Может, если бы я была одна, я бы скорее нащупала музыку и форму, но одиночество – это подарок, который я уже не рассчитываю получить. Хороша ложка к обеду.
Мамулечка, мы все время следим, как вы разваливаетесь, и хотя и прекрасно дожить до разрушения порочной системы, но плохо, что приходится вам существовать в зоне этого разрушения, – за вас страшно, а на систему плевать, все равно все определяет не она, а сам человек, с его свободным духом. Но не с пустым брюхом. Тогда такое противостояние становится угрожающим для самой жизни, а она одна, жаль ее на это пускать. Хотя и в этом я сомневаюсь. ‹…›
64. И. Лиснянская – Е. Макаровой
2, 9, 11 января 1992
Вот и Новый год, моя доченька! Дай вам Бог здоровья и благоденствия!
‹…› Сейчас – рассвет. 7 утра. Новый год мы встретили на редкость мило и весело. Окуджава нас зазвал и приехал за нами. Его жена сказала: «Уже с позапрошлой новогодней ночи вас ждем, оказывается: вас надо не приглашать, а забирать». Булат дорогой о тебе расспрашивал и просил обязательно тебе передать привет. Несколько позже подошли и Рыбаковы (часам к двум) и также расспрашивали о вас и передавали приветы. Здесь они получили роскошную квартиру в «доме на набережной» и уезжают в Америку дней через двадцать. ‹…›
