детстваи созревают до мысли
что смерть тоже эмиграция
за последнюю границу тела
Пьеса дом
поднимается занавесь двери
папа одетый под молодого пана
переносит через порог маму
красивую как лилия
сзади публика веселые гости
оркестр играет марш
занавесь опускается
занавес поднимается
вваливаются крышки гробов
исчезает дедушка наряженный в костюм
как камень в воду падает в вечный сон бабушка
занавес опускается
поднимается
крик сестры в колыбели
занавес
поднимается
брат с ручек
занавес
открываются мои глаза
занавес поднимается
со стула отец переодетый
под старого мужчину
благословляет молодую пару кланяется
уходит с подмостков
занавес
деревья на одной ноге заглядывают из сада
в окно аплодируя листьями
– это все
было вчера —
упирается мама
Казимеж Швегодский (род. 1943), польский поэт, литературный критик, философ
Вещи
Даже эти самые низкие вещи выросли надо мной, облегали меня и душили.
Стол меня выслушал – замер,
Не подчинился, в древесине застрял.
Только пол пошел на́верх
Упорно, как жар.
Над головой еще потолок завис
в ожидании знака,
пока вчетверо стены сожмутся
в обозначенье конца света.
И оказался я в центре сущности —
вещь особая.
Стол от меня отрекался, потолок отрицал.
Верное слово!
Так что разгомонились стихии
и надо мной
встали разом все столы,
древесиной полны.
И был я сам, как та стихия,
которой тело, —
что в собственных берегах не может длиться, —
на мир летело.
И возник на свете большой хаос,
и вещей последний крик,
потому что я, как Бог, в этот мир врастал,
а он на моих глазах исчезал.
Ян Вагнер (род. 1971), немецкий писатель и переводчик
Вариации на тему бочки с дождевом водой[2]
поднимем доску
и посмотрим в огромный
зрачок черного дрозда.
под сливой сзади
за домом – спокойная и
невозмутимая, как дзен-мастер.
это противоположный
вид печи; не дымила,
глотала облака.
когда кто-нибудь ее пинал,
только булькала, но
ничего не выдавала.
словно через нее
возвращались загробные миры, чтобы
нас подслушать.
серебряная
