Наоборот. Сон был веселым и радостным. Бабушка варила клубничное варенье в своем любимом медном тазу. В саду на все голоса распевали птицы, а на белом с золотым ободком блюдечке лежала громадная клубничина, наполненная сладким сахарным сиропом. Алый сироп растекался по блюдцу, окружая клубничину со всех сторон.
– Нет, это не клубника! Это сердце, которое бьется, которое живет на белом фарфоровом блюдечке с золотым ободком… – воскликнула Оле и проснулась.
Так в шесть лет она поняла, что у всего есть начало и конец. И о том, куда уходят души, знают зеркала, но никому об этом не рассказывают, потому что говорить не умеют…
На Тамариной половине зеркала так и остались завешенными плотной тканью. И запах, страшный запах смерти остался, как напоминание о конечности всего живого.
Глядя на тетю Тамару, Оля постоянно вспоминала приснившееся ей сердце на фарфоровом блюдце, и думала о том, что блюдце никогда не станет живым, сколько бы сердец на него не положили.
Это знание причиняло девочке боль. Она бы с радостью отказалась от этого знания и как прежде любила бы брата Ваську, слушала бы его страшные сказки, играла бы с ним в веселые игры, ходила бы на рыбалку и по грибы. А еще ей хотелось прижиматься к тете Тамаре, как раньше, и ждать, когда она положит на фарфоровое блюдце большущую, сладкую клубничину сначала маленькой девочке Оленьке, а потом большому мальчику Василию. И они с Васей будут облизывать свои ягоды и долго-долго ощущать сладкое послевкусие на губах и во рту.
Но… после бабушкиной смерти все пошло прахом. Дом умирал. Василий стал злым и не хотел больше играть с Олей.
– Вот еще выдумала, играть. Не до игр мне, – бубнил он. – Мамка говорит, что за новым домом догляд нужен. Ничего оставить нельзя. Ворье кругом только и ждет, что бы у хозяина стянуть, чем бы таким поживиться за чужой счет.
– О ком ты говоришь, Вася? Что это такое – ворье? – удивлялась Оля.
– Эх ты, деревня, – хохотал Василий. – Ворье – это значит воры. Куда не глянь, одни воры. Мамка тут как-то половик на забор повесила, так его стащили средь бела дня. А ты говоришь!
Оля ничего не говорила. Ей было обидно, что Васька изменился, что дом поделили, и он теперь умирает, что Тамара варенье перестала варить. А у мамы так не получается, потому что она крупные ягоды на варенье не берет, а заставляет Олю съедать их живьем, прямо с грядки.
Оля часто убегала на опушку леса и плакала, уткнувшись в мягкую траву, повторяя: «Почему? Почему? Почему?» Но ответа не было.
Однажды кто-то тронул Олю за плечо и тихо спросил:
– Кто тебя обидел, малышка? Почему ты так горько плачешь?
– Никто меня не обижал, это мне соринка в глаз попала, – вытирая слезы, сказала Оля. Она глянула исподлобья на незнакомого дяденьку и спросила:
– А вы кто?
– Я дядя Коля, – он улыбнулся.
– Тогда я тетя Оля, – ответила она.
– Замечательно!
