по холодку, отступился. Я спать-то горазд с похмелья. Сел я, бабы, закурить хотел. Гляжу, штаны-то у меня не свои, – видать, мылись да штаны перепутали. «Ладно, – думаю, – хоть эти есть», выкурнул из предбанника, вроде никого не видать, да по задам, по задворкам, думаю, хоть бы живым из деревни уйти.
– Дак ты бы поглядел: может, накладная-то в штанах у Ивана Африкановича.
Мишка начал шарить по карманам.
– Нет, это не ремесло… Газетка, кисет, спички тут. А вот еще грамотка. Ну! Точно, накладная.
Мишка начал читать накладную, а продавщица сверять товар.
– «Пряники мятные, по рупь сорок кило, самовары тульские, белые, тридцать три восемьдесят штука, шоколад «Отёлло», есть?
– Есть, есть!
– «Гусь озерный, Лиса-Патрикеевна…» Стой, это еще что за лиса? А, игрушки… «Репр… репродукция «Союза Земли и Воды», есть?
Тут.
– Ну-ко, хоть бы поглядеть, что это за союз. – Мишка ободрал с картины обертку и щелкнул от радости языком: – Мать чесная! Бабы, вы только поглядите, чего мы привезли-то! Не здря съездили. Два пятьдесят всего!
Бабы как взглянули, так и заплевались, заругались: картина изображала обнаженную женщину.
– Ой, ой, унеси, лешой, чего и не нарисуют. Уж голых баб возить начали! Что далыне-то будет?
– Михайло, а ведь она на Нюшку смахивает.
– Ну! Точно!
– Возьми да над кроватью повешай, не надо и жениться.
– Да я лучше тридцать копеек добавлю…
– Ой, ой, титьки-то!
– И робетёшка вон нарисованы.
– А этот-то чего, пьет из рога-то?
– Дудит!
– Больно рамка-то добра. На стену бы для патрета.
– Я дак из-за рамки бы купила, ей-богу, купила.
Картину купили «для патрета». По просьбе хозяйки картины Мишка выдрал Рубенса из рамки, свернул его в трубочку.
А Иван Африканович так и не появился.
Принесли с пекарни выпечку хлеба, пошли в ход и мятные пряники. Бабы заразвязывали узелки, зарасстегивали булавки. Мальчишка, посланный за Иваном Африкановичем, вскоре прибежал и сказал, что Ивана Африкановича дома нет, а куда девался, никто не знает, и что бабка Евстолья качает люльку, кропает Гришкины штаны и ругает Ивана Африкановича путаником. И что будто бы Гришка, дожидаясь штанов, сидит на печи и плачет.
4. Горячая любовь
За деревней ничего не было видно, только дымился белый буран.
Клубы колючего снега сшибались по-петушиному и гасили друг друга, нарождались новые клубы, крутились, блудили в своей толпе, путая небо и землю. Видно, в последний раз бесилась зима. Ветер не свистел и не плакал, а шумел ровным, до бесконечности широким шумом. Со всех сторон, и снизу и сверху, хлопали и разрывались на плети плотные ветряные полотнища.
Иван Африканович был не очень тепло одет и только приговаривал: «Ох ты, беда какая,
