смерти, бессмысленной и беспощадной. Недаром персонажи повторяют зловещим рефреном: «Епиходов идет, Епиходов идет». И вот он бродит где-то за сценой, перебирая струны своей «мандолины». У меня она будет исполнять похоронный марш.
– А кто из женщин несет Зло? – спросила Лисицкая. Штерн усмехнулся.
– Нипочем не догадаетесь. Варя, приемная дочь Раневской.
– Как это? Она такая славная! – поразился Простаков.
– Вы плохо читали пьесу, Васенька. Варя – ханжа. Собирается уйти на богомолье или в монастырь, а сама кормит божьих странников одним горохом. Ее обычно играют скромной, самоотверженной труженицей, а какая она к черту труженица? Экономка, приведшая имение с роскошным вишневым садом к разорению и гибели. Единственная светлая нота в пьесе – это робкая попытка сближения Пети с Аней, но Варя не дает этому ростку расцвести, она все время начеку. Потому что в царстве Зла и Смерти нет места живой Любви.
– Это очень глубоко. Очень, – задумчиво молвила Лисицкая. По ее некрасивому лицу прошла быстрая смена гримас: фальшиво-благочестивая, приторно-сладкая, завистливая, злая.
– А кто будет воплощать собою Добро? Петя Трофимов? – будто подсказал режиссеру Простаков.
– Я думал об этом. Болтливое, прекраснодушное добро перед лицом всепобеждающего зла? Слишком беспросветно. Трофимов, конечно, достается вам, Вася. Играйте его в классической манере «милый простак». А миссию борьбы со Злом возьмет на себя победительный Лопахин. – Ной Ноевич сделал жест в сторону премьера, и тот, поразив Эраста Петровича, показал язык посрамленному Мефистову. – Чтобы вывести Россию из ее убогого, нищего состояния, нужно вырубить вишневые сады, которые больше не дают урожая. Нужно работать на земле, заселить ее активными, современными людьми. Советую вам, Ипполит, играть нашего благодетеля Андрея Гордеевича Шустрова, фотографически. Но – и это очень важный нюанс – Добро, в силу своего великодушия, слепо. Поэтому в конце Лопахин берет на службу Епиходова. Когда публика услышит это известие, она должна содрогнуться от зловещего предчувствия. Зловещее предчувствие – вообше ключ к трактовке спектакля. Всё скоро кончится, и закончится скверно – это настроение как пьесы, так и нашей эпохи.
– Я, конечно, Раневская? – сладким голосом спросила гранд-дама Регинина. – Давно мечтала об этой роли!
– Кто же еще? Стареющая, но все еще красивая женщина, живущая любовью.
– А я? – не выдержала Элиза. – Не Аня же? Она совсем девочка.
Штерн нагнулся над ней, заворковал:
– Что вы, девочку не сыграете? Аня – это Свет и Радость. Вы тоже.
– Помилуйте, рецензенты будут смеяться! Скажут, Альтаирская начала молодиться!
– Вы их очаруете. Я велю вам сшить платье всё в зеркальной крошке, от него так и будут рассыпаться солнечные зайчики. Каждый ваш выход будет праздником!
Элиза спорить перестала, но вздохнула.
– Кто
