была веселой, диковатой и заводной. Изабель танцевала, держа в руке бутылку пива. Она скользила за окнами, встряхивая волосами и покачивая бедрами. Морган улыбнулась:
– Потому что она моя подруга.
Она спустилась по лестнице, пересекла двор и вышла на дорожку, ведущую к маленькому домику. У самой двери обернулась и помахала мне рукой:
– Увидимся!
– Да, – ответила я.
Я смотрела, как она открыла дверь, – на улицу выплеснулись завывания какой-то диско-дивы. Стоило Морган переступить порог, как Изабель ураганом пронеслась мимо, схватила ее за руку и утянула в тепло. Дверь за ними захлопнулась.
Глава 3
На следующее утро в ванной над раковиной я увидела карточку.
«КРАН ПОДТЕКАЕТ, – гласила она. – ПОСЛЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАТЯНУТЬ КЛЮЧОМ». Стрелочка указывала на маленький гаечный ключ, привязанный к трубе ярко-красной шерстяной нитью.
«Бред какой-то», – подумала я.
Но это было еще не все. В душевой кабине табличка над мыльницей гласила: «ГОРЯЧАЯ ВОДА ОБЖИГАЕТ!» На бачке унитаза: «РУЧКА РАЗБОЛТАНА. НЕ ВЫРЫВАТЬ!» (Можно подумать, я собиралась дергать.) Вентилятор на люстре был, очевидно, «СЛОМАН», несколько плиток у двери «ВОТ-ВОТ ОТВАЛЯТСЯ», так что нужно было «СТУПАТЬ ОСТОРОЖНО». Еще одна интригующая карточка проинформировала меня, что лампочка над аптечкой работает, но только иногда.
Они были по всему дому. Я шла по ним, словно по следу из хлебных крошек в сказке. Окна были «НАГЛУХО ЗАКРАШЕНЫ», перила «РАСШАТАНЫ», стулья – «БЕЗ НОЖКИ». Казалось, я попала в какую-то странную игру, и она выбивала меня из колеи, вызывала иррациональную потребность, чтобы все вокруг было новеньким и работало как часы. Я удивлялась, как нормальный человек может жить в таких условиях, – впрочем, Миру сложно было назвать нормальной.
До приезда в Колби я знала о Мире только то, что она была на два года старше мамы, не замужем и унаследовала все деньги моего деда. Мира жила в Чикаго первые несколько лет, пока мы разъезжали по всей стране на нашем Воларе, и единственное, что я ясно помню о ней, – это пончики, которые она делала из готового покупного теста, жарила и обсыпала сахаром и корицей. Кажется, она всегда либо готовила, либо ела.
Когда мама похудела, она будто открыла для себя новую религию. Она хотела поделиться благой вестью со всеми вокруг: сперва со мной, а потом с легионами женщин, толпами стекавшихся на ее занятия, и со всем белым светом. Но Миру обратить ей явно не удалось: в кладовой в моей комнате были все виды товаров от Кики, какие только существовали в природе, аккуратно сложены и не распакованы. (Свои я добавила туда же.) А тем утром Мира приготовила пончики. Я сидела и смотрела, как она поглотила пять штук – раз-два-три-четыре-пять – один за другим, облизывая пальцы и безумно хихикая.
Мира всегда была любимицей дедушки и бабушки: она получила художественное образование, обладала потенциалом и считалась примерной дочерью. А мама, напротив, была дикаркой и внешне, и по образу жизни и утратила их благосклонность, когда в двадцать лет забеременела, бросила институт и родила меня. Мы так
