стремился бунтовать, а даже наоборот осуждал хулиганящих сверстников, используя при этом слова «современная молодёжь», будто бы не относясь к ней. Отчасти это следствие влияния семьи, а отчасти не по годам развитого сознания.
Отличником он при этом был с большой натяжкой. Никакой особенной тяги к учёбе не испытывал, а был скорее на «хорошем счету». Такая специфическая известность способна ввести в заблуждение некоторых учителей. И они посылали его на олимпиады – каждый уверенный в том, что их предмет – самый любимый.
В душе Матвею было наплевать на школу и на учителей, да и вообще на всё, но бунтовать он не смел. Не известно, по какой причине – просто считал это глупым или стеснялся, он и сам точно не знал. Конечно, со временем такое внешнее послушание стало привычкой и сильно отягчило ему жизнь.
В школьной жизни его не было. Был хороший мальчик Матвей, отвечал на уроках – ничем особенным не выделялся, не хулиганил и не хватал звёзд с неба. Глубоко внутри ему хотелось во что-то влиться, может даже похулиганить, оторваться со сверстниками, но странное сочетание природной лени и страха не вписаться в компанию не позволяли преодолеть барьер замкнутости. Молодой человек как будто плыл в море событий, но не мог повлиять на них, даже в мелочах. Поэтому, если он и оказывался в компании, то становился тем кто всегда появляется не к месту и говорит что-то не то.
Произошла и школьная любовь, но привычка пускать всё на самотёк и хроническое безволие похоронили и это светлое юношеское чувство.
Родители Матвея были профессорами: отец, Сергей Петрович – физик, мать, Валентина Петровна – лингвист. После Перестройки, как и многие интеллектуалы в России, они в поисках себя бросились в гущу новых веяний и идей. Не известно, кто оказался в более тяжёлом положении: простые безыдейные граждане или накрепко привязанные к душной советской парадигме интеллектуалы, захлебнувшиеся в водовороте новых граней самовыражения.
Отец предавался возлияниям в обнимку с книжками Алистера Кроули и прочей метафизикой, более консервативная мать увлеклась общественной жизнью, участвуя или возглавляя движения, вроде борцов за отмену языковой реформы большевиков или запрета инфернальной лексики.
Матвей в определённый момент оказался предоставлен сам себе. Он был окружён заботой и вниманием, но головы родителей были заняты не им. Он рос даже не с лозунгами, а под гнётом абсолютной уверенности, что вольётся в родительскую среду. Такая молчаливая убеждённость давит сильнее любого открытого давления – просто нечему противиться. Если открытому принуждению можно сказать «Нет», то, как возражать перманентному убеждению, как бы парящему в воздухе? Разговор в таком роде, только выставит его дураком перед самим же собой, но слов принуждения, которым можно сказать «Нет», он так и не услышит.
При таком раскладе остаётся одно: маргинальное декадентство с наркотиками и депрессивной музыкой, но Матвей считал это ниже себя, предпочитая уходить в себя.
Но это не значит, что наркотиков в его жизни не было. Напротив – он подсел на, пожалуй, ещё более опасный, чем традиционные наркотики способ забыться – компьютерные игры.
Матвей проводил там бессчётное количество часов, растворяя свою волю и сжигая эмоции в машине. Не сказать, что семье это было безразлично, но и особого значения увлечению сына они не придавали. Отец – потому, что был очень занят расширением сознания, а мать… «Ну, по крайней мере он на виду», – рассуждала она.
По мере того, как он всё больше привязывался к этому наркотику, его внимание и вкус к жизни слабели. Среди друзей и сверстников остались только те, кто разделял его виртуальные увлечения, и то, только в своих виртуальных ипостасях. Краем сознания он чувствовал, что идёт в неправильном направлении, что вся жизнь течёт за бортом его существования, но как туда вырулить и что такое это «туда», он не понимал.
Интерес к жизни молодого человека угас, не успев разгореться.
В итоге Матвей стал видеть в каждом сверстнике недоброжелателя и необоримого конкурента, не понимая мотивов окружающих и оттого подозревая в каждом злые намерения.
Каждый контакт с человеком, не только со сверстником, превратился в пытку и ожидание окончания диалога. Исключение, которое позже довёл до сверхидеи, он сделал только для разговоров «по делу» – ведь он парень, а значит должен решать проблемы. При этом разговоры «ни о чём» он счёл ниже своего достоинства». Матвей превратил такой способ общения в фетиш, не понимая, что нормальное общение между людьми как раз и подразумевает обмен информацией, которая им в первую очередь интересна и только потом, в потоках лингвистических конструкций, может появиться что-то стоящее, ведущее к результату.
Но всё это частный случай неуважения ко всем людям, их неприятия и неприятия самой жизни. Также он относился и к родителям.
Матвей само собой ничего этого не осознавал. Изолированность от общества, может, в какой-то степени и даёт интеллектуально
