тот натюрморт и тот страх.
22 декабря 2013 г.
Звуки
Говорят, что запахи невозможно запомнить, чтобы мысленно воспроизвести. Зато они сразу возвращают в то место и в то время, где и когда ты услышал их впервые. Такая получается «левитация» в пространстве и во времени. Вот и звуки тоже. А для меня, может быть, даже в большей степени, чем запахи. Но не все звуки помнятся, а почему-то лишь те, что слышал, когда был счастлив.
…совсем маленький стою возле огромного чёрного рояля, а папа играет вторую фугу из «Хорошо темперированного клавира» И. С. Баха. Я уже перерос то время, когда свободно заходил под рояль, но нагибаюсь и… о! там жёлтая дека с чёрными немецкими надписями, папины ноги на педалях и этот ни с чем не сравнимый гул! Когда папа кончает играть фугу, то можно легонько ударить снизу по деке и прислушиваться, как рояль отзывается далёкими криками безвестных и очень древних людей. Они что-то кричат на незнакомом языке… Папа вышел из-за рояля. Паркет блестит, и листья лимона отбрасывают на него легкие зеленоватые тени. Скрипит дверца комода. Щёлкают замки книжного шкафа, плоским металлическим звуком шлёпают ручки на его дверцах.
…вот я сижу на огромном диване с мягкими сизыми подушками, вернее, стою на коленях, облокотившись руками о письменный стол, и слежу, как папа проверяет школьные тетрадки и ставит отметки красным карандашом. Самое интересное у этого стола – ручки ящиков: если их поддеть, они потом так здорово позвякивают – первые два удара громко и медленно, а потом всё быстрее и тише! Этому меня научила баба Саня. Потому что письменный стол – её, она отдала его папе. Он женский (так она говорит) и красного дерева, и с зелёным сукном.
…бабушка укладывает меня спать после обеда. Моя кровать – за книжным шкафом, задняя стенка которого затянута серым холстом и увешана папиными рисунками в рамках и под стеклом. Я думаю, что спать не хочется, но из нашей кухни слышен говор соседей, звон посуды, лязг чугунных сковородок, урчание воды, спускаемой в уборной… Эти звуки то наваливаются крутой волной, то стихают и разбиваются на отдельные брызги. В них покой, мир, безопасность. Я не осознаю этого, но чувствую всем своим существом. И засыпаю. Потом, уже живя в отдельной квартире, я понял, что мне их недостает, что ДОМ без них – просто жилплощадь.
…«Широка страна моя родная» – звучат по репродуктору позывные. Это значит, сейчас начнётся салют! Но отчего так торжественно выпрямляется душа, отчего так гордо и тревожно сжимается сердце? Я не застал войны, родившись сразу после неё, и эти позывные не могут вызывать у меня память о сводках «Информбюро». Но в этих звуках – всё, в них то великое «Да!», на которое можно опереться, которое можно обнять, с которым, если взять за руку, то уже ничего не страшно. Папа гасит свет в комнате, я встаю на широкий подоконник, и мы смотрим салют. После салюта радио играет гимн, который почему-то похож на папу, когда я сижу у него на коленях, и он гладит мои светлые кудрявые волосы.
…«Муууэ! Муууа! МуууУУ!» – на разные голоса мычат коровы.
