Саша. – Ну, вы даете! Да она у нас всюду. У нас же всё сейчас держится на взятках, всё на тайной договоренности. Да у нас можно всю жизнь чего-то добиваться, нервы портить, работать как вол, а можно договориться с умным дядей, который всё быстро устроит. И всё будет чики-брики… Вот такие пироги…
После этих слов Никифор Воскобойников делает голову набок и чешет затылок. Видимо чувствует, что дядя Саша в чем-то прав, но признавать его правоту Никифор не хочет. Его большое коричневатое от загара лицо приобретает суровое выражение, а маленькие тёмные глазки начинают быстро бегать.
– Ну, может ты и прав, в чем-то, – лениво произносит он и для чего-то расстегивает на животе свой старый серый пиджак в полоску. – Только, всё равно социализм капитализма лучше…
Я слушаю дядю Сашу и думаю о том, что у каждого человека на земле свое счастье и своя жизненная трагедия. У каждого свой только ему понятный путь.
– Не умеем мы жить, – продолжил между тем дядя Саша, – не умеем. Если у нас одно дело в гору идет – то другое непременно валится. Разве вы не замечали?
– Замечали, не замечали. Какое твое дело, – огрызается Никифор. – Будем мы всё замечать. Делать нам нечего. Мать твою!
– Не ругайся, – останавливает Никифора жена. – Человек из Москвы приехал. Может, он дело говорит.
– Знаю я его дело. По бабам шастать…
– Да какие там бабы. Вон у него – кожа да кости.
– Кожа да кости, а сучек-то, небось, идет взадир. Я таких ту знаю. Они работать не могут, а с бабами изгиляться – мастера. Лавеласты!
– Эх, и дурной же ты Никифор! Человек из Москвы приехал. Нас уму разуму учит… Вы не обращайте на него внимания. Говорите. Он у меня в лесу работает. Одичал совсем.
Я смотрю за окно. Там колышется под легким южным ветром густой малинник. Когда ветер усиливается, он слегка нагибает тонкие побеги, и серебряная изнанка узорчатых листьев начинает неистово блестеть. Как будто чья-то невидимая рука нежно поглаживает их.
Красноватый вечерний свет уже струится по кронам яблонь. Темно-зеленая смородина осыпана черными бусинами ягод. А мне почему-то делается тоскливо. Я слышу, как где-то в конце нашей улицы воет собака местного ветеринара, и не понимаю толком, отчего мне стало так грустно. От слов дяди Саши, или от воя этой собаки? Мне хочется встать и уйти с веранды в сад. Пройти вдоль кустов смородины к реке и забыться там над вечным простором…
На следующий день дядя Саша вернулся с рыбалки с прекрасным уловом. В то уро ему явно сопутствовала удача. Он принес сома на восемь килограммов и двух широких как лопаты лещей. Не без гордости кинул всё это на кухонный стол и стал ждать комплиментов. От моей жены они последовали незамедлительно, меня же немного смутило то обстоятельство, что дядя Саша не стал рассказывать, как и где он всё это поймал. Зато жена уловом дяди Саши была очень довольна. Она сварила из пойманной рыбы уху, нажарила целую сковороду лещей
