сказал «камень», что придало сказанному некую живость: плевок под ноги и камень в голову…
И все же что он даст Пилату?
И тут он вспомнил. Вспомнил об узнике, томящемся в подземельях его дворца. Удивительно, что эта мысль не пришла ему сразу. Удивительно, что пропитанная вином память смогла выдать спрятанную и давно забытую информацию. Удивительно, что он вообще вспомнил о Варавве – человеке, метнувшем камень в префекта. Варавва был каменотесом и находился возле претории в тот день, когда солдаты Пилата дубасили палками иудеев. Камень, брошенный рукой простолюдина, пришелся в бровь римлянину: булыжник был уже на излете, но тем не менее сшиб Пилата с лошади, разворотив наместнику полголовы. Череп чудом не лопнул, но еще долго после этого префект страдал головными болями. Со временем шрам зарубцевался, оставив тонкую бледно-розовую полосу.
Весь Иерусалим прятал героя, словно это был не человек, а Ковчег Завета252. Римляне не нашли Варавву – зато его нашли люди Ирода. Тетрарх спрятал его в подземельях дворца, заковав в кандалы и заточив в каменном мешке на долгие годы. Если бы Антипу тогда спросили: «Зачем ты это сделал?», – он пожал бы плечами, как пожал когда-то, глядя на блюдо, на котором в кровавом ореоле лежала голова Иоанна Крестителя.
Пилат не сможет отказать себе в удовольствии казнить мерзавца, поднявшего руку на «тень императора», как называли себя префекты имперских провинций. Оставалось решить, как всё преподнести. Тетрарх поманил секретаря и тихо шепнул:
– Узнай про пастуха, кто он и где живет. Возможно, он пригодится мне.
Решено! Он отдаст Варавву за солдата…
Отдаст с легкостью, как когда-то отдал голову пророка за танец. Поморщился, не желая вспоминать дела трехлетней давности, но память не хотела отпускать и настойчиво долбила в мозгу: «Ты слизняк, ты мразь, ты трус, ты уже предал одного человека, зачем тебе еще кровь? Ты весь в отца своего, убившего всех младенцев от двух лет и ниже в Вифлееме и во всех пределах его. Кровь их на тебе и на всех потомках Ирода».
Антипа с силой опустил решетку, чтобы не видеть ничего не подозревающего римлянина, которого он уже обрек на смерть.
Только отблески побуревшего света, отражаясь от начищенной кольчуги всадника, заскакивали внутрь носилок, где в полумраке сгущающихся сумерек сидел насупившийся Ирод Антипа. Коснувшись стенок паланкина, темно-красные пятна начинали кружиться вокруг его головы, изображая дикую и безудержную пляску, заставляя его еще раз пережить тот вечер в крепости Махерон253.
Опьяненный разум породил тихую музыку, вгоняя его в сон. Ненавязчивый ритм барабанов, сливающийся с нежной флейтой, вывел на середину зала пленяющую своей красотой дочь Иродиады, одетую в тонкий кружевной синар. Стучали барабаны, пела флейта, а Саломея лишь покачивала бедрами, изображая шелестящий на ветру тростник. Чем сильней стучали барабаны, тем звонче пела флейта, тем яростней качался тростник. И только после того, как ритм барабанов набрал
