обозревателем в «Кроникл». Я вел колонку. Я был элитой.
В один прекрасный день Джим Медисон призвал меня на зеленый ковер, который окружал его стол, как пастбище.
– Джек, – сказал он, – тебе известно, какова линия «Кроникл» на этих выборах?
– Конечно, – ответил я, – «Кроникл» хочет переизбрать Сэма Макмерфи за его выдающиеся достижения на административном поприще и за его безупречную репутацию как государственного деятеля.
Он кисло улыбнулся и сказал:
– Да, она хочет переизбрать Сэма Макмерфи.
– Прошу прощения, я забыл, что нахожусь в лоне семьи. Я думал, что еще пишу свой обзор.
Улыбка сошла с его лица. Он поиграл карандашом.
– Насчет твоих обзоров я и хотел поговорить.
– Ну? – сказал я.
– Ты не можешь немного подбавить пару? У нас ведь выборы, а не собрание Эпвортской лиги.
– Правильно. Выборы.
– А ты не можешь подбавить пару?
– Когда речь идет о Сэме Макмерфи, – ответил я, – у тебя даже мухи нет, чтобы сделать слона. Я делаю что могу.
Он на минуту задумался. Затем начал:
– Видишь ли, то, что этот Старк твой приятель, вовсе…
– Никакой он мне не приятель, – огрызнулся я. – Я его даже не видел с прошлых выборов. Лично мне все равно, кто будет губернатором штата или какая свинья сядет на это место. Но я человек подневольный и стараюсь изо всех сил, чтобы на страницах «Кроникл» не отразилось мое пламенное убеждение, что Макмерфи – одна из самых фантастических свиней…
– Тебе известна линия «Кроникл», – мрачно произнес Джим Медисон, изучая изжеванный окурок своей сигары.
День был знойный, ветер от вентилятора целиком доставался Джиму Медисону, а не мне, и в горле у меня тянулась нитка желтой, кислой на вкус слюны, вроде той, какая появляется при расстройстве желудка, а голова трещала, как сушеная тыква, в которой перекатывается пара семечек. Поэтому я посмотрел на Джима Медисона и сказал:
– Хорошо.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.
– То, что я сказал, – ответил я и направился к двери.
– Послушай, Джек, я… – начал он и положил окурок в пепельницу.
– Знаю, – сказал я, – у тебя жена и дети, и надо платить за мальчика в Принстоне.
Я сказал это на ходу. За дверью в коридоре стоял бачок с холодной водой; я подошел к нему, взял остроконечный бумажный стаканчик и выпил с десяток стаканчиков ледяной воды, пытаясь смыть с неба эту желтую пакость.
Потом я постоял в коридоре, ощущая тяжесть в животе, словно туда засунули пузырь со льдом.
Теперь я мог спать допоздна, а проснувшись – лежать неподвижно и просто смотреть на горячие, цвета топленого масла, лучи, проникавшие сквозь дырки в шторе, потому что моя гостиница была не лучшей в городе, а мой номер – не лучшим
