с Наташей. Вроде и разошлись мирно, но мне было тяжко, неуютно, нехорошо, больше от того, что ни раньше, ни теперь, не мог с ней поговорить. Все от этого – и неудавшийся брак, и претензии Яны, и расставание. Девочка все поняла, куда быстрее мамы. Не сходимся, да, кажется, не больно и рассчитываем сойтись, а маленькой или все или ничего, середин она не принимала. Наташа готова была терпеть бесконечно, потому ушел, потому не решилась вернуть. В этом вся: не решалась. Пытаясь влюбить, не могла надавить, задеть ту точку, после которой уход был бы равнозначен смерти. Жила робкими прикосновениями, после которых не оставалось следов. Едва разошлись, как я забыл, какого это, быть с ней. Казалось, вообще никогда и не жили. И первой в мою жизнь вошла Аля. Сколько раз я говорил ей, что со мной это впервые? Ощущал себя эдаким робким школьником, – кажется, ей нравилось это. Я сразу прикипел к Але, только страх, что она уйдет, какое-то время преследовал; но к зиме он оставил, подарив воспоминания об отпуске, которые невозможно изгладить или перебить.
Начало темнеть, я набродился, ноги гудели, мозг устал переваривать прошедшее, понимая, что работа эта еще предстоит в течении долгих лет. Побрел на кухню, к Наташе, открыв дверь, пригласила ужинать, снова ничего не спрашивая, не знаю, почему, но покоробило. Молча поел, молча ушел в душ, вернулся к телевизору – она ждала, безмолвно сидя рядом. Не помню, чтоб меж нами были ссоры, нет, раз всего, в самом начале, когда она отказалась от встречи и два часа не подходила к телефону. Потом не выдержала, позвонила. Не то, что с Алей, до искр, до пределов, и страсть, и нежность, и все, что только можно. Первое время я уставал, не мог привыкнуть, еще больше боялся, что оставит, вот ведь колючка, и царапает, и питает живительной влагой. После успокоившись, только обнимал ее, царапавшуюся, крепче, прижимал к сердцу, пия яд, словно мед. Она успокаивалась, даруя наслаждение. Выплеснув желчь, принималась наводить порядок в душе. И уже снова сидим перед телевизором и болтаем о всякой чепухе, будто ничего не было. Да я и не помнил, как именно мы ссорились, что-то подобное разряду молнии. И тут же ответное: после вспышек, как бы желая загладить их, вычистить из памяти, Аля дарила себя, страстно, неистово, почти отчаянно.
Молчание задавило, я начал рассказывать о допросе. Наташа коснулась щеки тыльной стороной ладони, как делала когда-то, и тут же убрала – я заговорил о теле. Когда? – послезавтра или уже в понедельник. Она отстранилась, лицо затуманилось. Хотел сказать что-то, примирившее бы нас… так и не смог. Молча разошлись – до завтра.
Утром вгрызался в задания, настроился на нужный лад, вошел в колею, торопливо переделывал дела. Начальник не приставал, уже хорошо. Неожиданно позвонил Тарас, минут десять ходил вокруг да около, пока не сообщил, что дело будет закрыто, он поставил в известность прокурора, тот рад списать все на Алины нервы. С самого начала разговора я понял, куда ведет, все ждал, когда же. Наконец,
