ударили в грудь, и человек жалобно запричитал:
– О Безликий! Зачем насылаешь на меня это испытание? К чему тебе жизнь такого никчёмного существа, как я? У отца нет наследников. Он ждал, что мой брак с Бертом подарит ему внука, который и унаследует Куалорн. Всё было предрешено. Зачем ты вмешался?!
Последнее слово сорвалось на истерический визг, заметалось по пустынному залу, будто пойманная в силки раненая птица кричала.
Стараясь не упустить ни единого слова, Данила напрягал слух. Даже придвинулся к динамикам, с интересом заметив, что понимание фростианского даётся ему на удивление легко. Не зря корпел у компьютера с нейрообручем на голове, загружая в мозги необходимые знания. А когда вдруг осознал, что перед ним женщина, сердце и вовсе начало почему-то выбивать барабанную дробь. Даже не женщина, девушка. Нежный голосок, стройная фигурка, угадывающаяся под плащом, и то, о чём она говорит…
Гарнитура потрескивала помехами. Дамочка воздействует? Может быть, может быть. Вон как согнулась, голову опустила, рыдает.
Маска опять поднялась. Данила готов был поклясться, что на него смотрят полные слёз глаза, столько боли было в голосе фростианки:
– Прости, Безликий… Конечно, отец ещё молод и вполне может позаботиться о рождении сына. И я не испытываю к Берту никаких чувств, хоть он и любит меня… Говорил, что любит. Отец уверял, что брак с ним сблизит наши народы, – она выдавила горький, безнадежный смешок. – Только меня бы такое сближение раздавило. Может, всё и к лучшему, а я-то, дура, вбила себе в голову… Но тогда ответь мне, твоя ли это воля? Смотри, я открыта пред тобой!
Тонкие кисти взметнулись, откинули капюшон и сорвали маску, тут же уронив её на пол. Затаив дыхание, Данила жадно вглядывался в белое, словно мел, девичье лицо. Случай, которым не может похвастаться ни один старожил станции. По утверждению Мацкевича увидеть фростианина с неприкрытым лицом совершенно невозможно. Тем более добиться, чтобы он сам снял перед тобой маску. И вот, поди ж ты…
Сердце, стукнув напоследок, вовсе остановилось. С утончённого, вытянутого лица в обрамлении пышной короны из темных волос, на Крючкова, часто хлопая длиннющими, мокрыми от слёз ресницами, смотрели два огромных лиловых озера. Казалось, они заглядывают в самые заповедные уголки души. Данила безнадёжно тонул в этих озёрах, не находя в себе сил выплыть на поверхность, чтобы хоть немного глотнуть воздуха, и погружался все глубже и глубже. Припухшие розовые губки фростианки шевелились, выговаривая фразы, слышимые как бы издалека, смысл которых едва доходил до сознания обалдевшего техника:
– Будет, как ты укажешь, Безликий. Дай мне знак, чтобы понять… Должна ли я противиться воле отца своего, Куал-Анари-Второго? – девушка сделала паузу, будто в ожидании ответа, потом продолжила: – Или же мне повиноваться и стать твоей женой?
«Чудны дела твои, Господи», – пронеслось в голове, и Данила
