в самом центре, гостиницы. Из автомобилей высыпали люди и сразу гурьбой устремились в двери её широкие.
Офицеры вместе с Ю и О тоже из «Волги» вышли, но не рванули, как картёжники ошалелые, по делу дурному соскучившиеся, а замерли на мгновенье, остановленные мощными волнами необыкновенно сильного пьянящего аромата, исходящего откуда-то рядом совсем. Повернув почти синхронно головы в сторону источника благоухания, они были просто ошеломлены: почти по всей площади, что так мило раскинулась перед гостиницей, словно пожар бушевал всеми цветами радуги сказочный фейерверк цветов. У авиаторов аж в глазах зарябило. Они почувствовали, что в какую-то волшебную прострацию погружаются. Видимо, здорово истосковались жёсткие аэродромные души по красивому да нежному; и сколько бы они так простояли, цветами наслаждаясь, не знаю, но установленная в самом центре цветочного хоровода длинная и слегка обшарпанная статуя Владимира Ильича, вовсе не импонирующая благоухающему цветочному морю, вносила своим присутствием в восприятие чуда резкий и неприятный диссонанс. А если учесть, что установлен Ленин был именно задом ко входу в отель, то в факте этом вполне можно было узреть вопиющее неуважение к его посетителям. Короче, не дал дедушка Ленин возможности братству цветочному авиаторов в сладкую нирвану вогнать, и, словно водицей холодненькой сбрызнутые, заспешили они в широкие двери гостиничные к делу дурному ближе.
Владимир Ильич остался стоять на площади, суровый, серьёзный и непрошибаемый. Вперёд глядит, словно взглядом орлиным в бесконечное небо ввинчивается, и рукой своей правой, вперёд гордо вытянутой, человечеству непутёвому правильный путь показывает. И так ему народ куда-то ввысь спровадить хочется, что вытянулся бедняга весь, будто оглобля бетонная, как зенитка изготовленная к стрельбе. Тянется к небу и орёт, горланит: «Туда, товарищи, топайте! Там хорошо! Там ваше светлое будущее!»
Но одно обстоятельство памятник здорово портило и прямо-таки в карикатуру превращало смешную: ручка Ильича левая была зачем-то за спинку заведена, а ладошка её мило так, но боязливо как-то в горсточку сложена. Этот, казалось, небольшой штришок в корне менял смысл монумента и из памятника вождю превращал его в архитектурную пародию на милиционера, втихаря берущего взятку.
В своё время очень часто приходилось мне город По посещать и в гостинице той самой останавливаться, куда герои мои вошли. И каждый раз, когда проходил мимо памятника, обязательно на ручку, за спину упрятанную, поглядывал да заливался от души. Каждый раз карикатурой любуясь, представлял я её то ментом, сзади берущим взятку, то фокусником, а то просто нищим, который стесняется и руку для подаяния потому за спиной держит.
Однажды, при очередном посещении города По, остановился я перед памятником, чтоб ещё над вождём потешиться. Стою, хохочу, заливаюсь, аж самому неудобно. Короче, вволю покуражившись, стал я в головке своей весёлой новые темы по поводу ручонки смешной отрабатывать. Смотрю, гражданин какой-то на меня пристально
