не надо опять дерзить, – проговорила матушка.
– Ненавижу вас, Биссетт, вечно вы все испортите.
– Ах, паршивец! Вижу, придется снова дать вам взбучку.
– А вот и нет, мама вам не разрешила, – оскалился я.
– Врите, да не завирайтесь!
Я знал, что это правда, потому что так мне сказала мама, но она, потихоньку от Биссетт, приложила к губам палец, и мне ничего не оставалось, как промолчать. Биссетт, все еще ворча, взяла из рук матери работу.
– Больше я вашего нахальничанья не потерплю. Никуда не уходите, а то опять возьметесь ломать что-нибудь.
Меня, конечно, возмутило это распоряжение, но, по крайней мере Биссетт не знала, что я никуда и не собирался, так как главное сегодняшнее удовольствие ожидалось именно здесь, с минуты на минуту.
– Беда, мэм, просто беда, – начала Биссетт. – Она в эти дни работу и вовсе забросила, все крутится вокруг этих работяг Лимбрика.
– А, ну так они уже скоро заканчивают.
– Вот и хорошо, скатертью дорожка. Терпеть не могу, когда в доме толкутся мужчины. Шуму от них! А беспокойства-то, а грязи, с этими их ведрами, лотками, лестницами. А эта беспутная девка и миссис Белфлауэр – уж ей-то совсем не к лицу – по пять раз на дню приглашают их на кухню.
– Как я понимаю, – робко ввернула матушка, – один из них приходится ей двоюродным братом.
– Да уж, братом, – злобно повторила Биссетт. – Если вы об этом никчемном мальчишке Джобе Гринслейде, то он ей и вовсе многоюродный, а брат или нет – бабушка надвое сказала. Днем и ночью неразлейвода! Я здесь не хозяйка, но, по мне, мэм, в деревне бы живо сыскалась девушка и благонравная, и опрятная, и служила бы не в пример лучше. – Биссетт говорила невнятно, потому что держала во рту булавки.
– При всех недостатках она добрая и честная. И мастер Джонни к ней привязан. А кроме того, ее мать недавно перенесла горе и мы должны ей помочь.
Биссетт выразительно фыркнула.
– Го-оре, – повторила она. – Яблочко от яблони недалеко падает. Слишком уж вы добры к этой девчонке, мэм.
Тут со стороны Хай-стрит донесся топот стада, а вскоре и оно само прошло мимо ворот, и с ним мальчишка, на которого я смотрел как на удальца: уж очень мастерски-небрежно размахивал он прутом, подгоняя коров. От их грозного мычания, толкотни на узкой дороге у меня по телу пробегала приятная дрожь; в своей безопасности я не сомневался, потому что прятался за крепкими воротами. В тот день, однако, случилось необычное: одна из коров перехватила мой взгляд (иначе не скажешь) и поперек общему движению, с пугающей решительностью оттесняя остальных, направилась к воротам. В ту же секунду мне стало ясно, что ее неотвратимо влекут вперед какие-то жуткие намерения, касавшиеся меня, но я словно прирос к месту. Когда огромная голова животного ткнулась в ворота, я разглядел, как вращались в черных кожаных орбитах выпуклые, налитые кровью глаза, как раздвинулись, словно бы затем, чтобы сомкнуться на моей щеке, громадные
