всех рабочих и солдат, принимающих участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти – это расправа с ними, а потому нужна полная перемена. Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который вы решились, должен сопровождаться и назначением председателем Совета министров князя Львова.
Император сказал:
– Во имя блага, спокойствия и спасения России я готов на отречение от престола.
Он один был полон дурных предчувствий. И не относительно своей судьбы.
– Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови.
Но все уверенно заговорили, что стоит ему уйти и страна успокоится.
Император пометил в дневнике: «Передал Гучкову и Шульгину подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»
И только императрица пыталась его утешить:
«Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было очень плохо, да и подслушивают теперь разговоры!.. Не хочу писать всего, что делается, – так это отвратительно. Как унизили тебя, послав этих двух скотов…
Любимый, душа души моей, моя крошка, – ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Я вполне понимаю твой поступок, о мой герой!.. Мы увидим тебя снова на твоем престоле, вознесенным обратно твоим народом и войсками во славу твоего царства».
Николай II как правитель России, возможно, слабее некоторых предшественников из династии Романовых. Но лучше своих сменщиков! После него так легко и обильно убивали! Можно ли упрекать его за то, что ради власти он не утопил Петроград в крови?
«Окажись рядом рота пулеметчиков, по-настоящему преданных царю, – вспоминал глава Временного правительства Александр Керенский, – она могла бы уничтожить всю Думу вместе с левыми и правыми. Единственная причина, по которой это не случилось, заключалась в том, что в целой Российской империи не нашлось такой роты».
Первыми предали царя те, кто больше всех драл глотку во славие, – монархисты Пуришкевич и Шульгин. Царская семья насчитывала почти три десятка мужчин, обязанных встать на защиту монарха и, если нужно, с оружием в руках положить за него жизнь… Кто из них поддержал главу семьи в трагический момент отречения? Никто.
«Во всей огромной России не нашлось ни одного уезда, ни одного города, даже, кажется, ни одного села, которые бы встали на защиту свергнутого царя, – писал в эмиграции философ Лев Шестов. – Ушел царь – скатертью дорога, и без него обойдемся».
Впрочем, историк Георгий Катков, чья семья эмигрировала в 1921 году, считает, что «отречение выбило почву из-под ног всех, кто в других условиях мог бы организовать сопротивление поднимающемуся валу революции. Раз сам царь согласен с необходимостью изменений, что же могут сделать те, кто собирался переменам сопротивляться?».
Предполагалось,
