style="font-size:15px;"> Юля помолчала, размышляя – сказать или нет.
– А вам правда интересно?
Сане было правда интересно. И тогда Юля с горечью поведала ему об очередной возмутительной и оскорбительной выходке Аристотеля…
«Варвары! – заявил он им. – Бездарности!»
Они молчали, не понимая, в чем дело.
«Серые, жалкие люди! – продолжал оскорблять Аристотель и при этом потрясал перед носом недоумевающего одиннадцатого «А» какой-то оранжевой общей тетрадью… – Для вас, для вас он писал! Верил, что услышите. Для тебя, Шамин!..»
«Очень надо, – хмуро отозвался Шамин, который сразу понял, из-за чего весь этот сыр-бор пылает. – Про меня этот Пушкин знать не знал, и я его зубрить не желаю. „Я помню чудное мгновенье…“ Подумаешь! А я не помню. Нудно же это, сознавайтесь! Кто сейчас так чувствует? Все изменилось, жизнь совсем другая – какой еще „гений чистой красоты“, кому это нужно? Сейчас люди совсем другие, им смешно это! А мы наизусть должны учить да еще делать вид, что балдеем! Да в гробу я видел это чудное мгновенье в белых тапочках!»
Тут одноклассники на Шамина зашикали. Отчасти из-за того, что не все придерживались столь крайних взглядов, отчасти из-за Аристотеля, который слушал все это молча, но как-то настораживающе молча…
«То, что ты во дворе поешь под гитару, полагаю, более выражает чувства современников?» – багрово краснея, поинтересовался Аристотель.
Одиннадцатый «А» знал, что когда классный руководитель краснеет вот этак, признак это очень дурной и сейчас он скажет что-нибудь ужасное. Знал это и Шамин, но упрямо ответил:
«А что – нет? Не так красиво, зато правда, как в жизни».
Аристотель долго и пристально смотрел на Шамина, будто видел его в последний раз и хотел – запомнить, а Шамин в ответ независимо ухмылялся.
«Смейся-смейся, – пробормотал Аристотель с сердцем. – Придет твое время – поплачешь, помяни мое слово, современник…»
«Вы мне что, угрожаете?» – осведомился Шамин.
«Нужен ты мне… – махнул рукой Аристотель. – Идите. Не желаю с вами разговаривать, классный час окончен…» – И добавил непонятное: «Паситесь, мирные народы…»
Одиннадцатый «А» был удивлен, что на сей раз отделался так легко и, выбравшись из-за парт, пошел «пастись», унося в душе смутное мучительное подозрение, что что-то ужасное все-таки было сказано, а они не заметили…
Теперь-то все стало ясно: он, значит, вот как о них думает! Он, значит, думает, что наследство одиннадцатого «А» «из рода в роды – ярмо с гремушками да бич…» Значит, шесть лет они жили вместе, любили его, верили в него, а он… Он, оказывается, считает, что потерял он «только время, благие мысли и труды…»
– Юля, но ведь Шамин… – хотел заступиться за Аристотеля Саня, но Юля сразу рассердилась:
– Да при чем тут Юрка? Не в нем дело совсем! Я знаю, он вам не нравится,
