существует церковное братство, и пошел на одно заседание его. По одному из обсуждавшихся вопросов я выступил с речью, которая произвела большое впечатление. Это впечатление перешло в радость, когда узнали, что я главный врач городской больницы. Настоятель вокзальной церкви протоиерей Михаил Андреев в воскресные дни по вечерам устраивал в церкви собрания, на которых сам или желающие из числа присутствующих пели духовные песни. Я часто бывал на этих собраниях и нередко проводил серьезные беседы на темы Священного Писания».
Как активно верующий мирянин Войно-Ясенецкий попал в конце 1920 г. на один из церковных съездов, где снова произнес речь о положении в Ташкентской епархии.
«Когда окончился съезд и присутствующие расходились, – пишет он, – я неожиданно столкнулся в выходных дверях с владыкой Иннокентием. Он взял меня под руку и повел на перрон, окружающий собор. Обойдя два раза вокруг собора, он заговорил о большом впечатлении, которое произвела на него моя речь на собрании, восторгался глубиной и искренностью моей веры и, неожиданно остановившись, сказал мне: "Доктор, Вам надо быть священником!.." У меня не было и мысли о священстве, но слова преосвященного Иннокентия я принял как Божий призыв архиерейскими устами и, минуты не размышляя: "Хорошо, Владыко! Буду священником, если это угодно Богу!"»[44]
Беседа епископа Ташкентского Иннокентия и профессора Войно-Ясенецкого важное, если не сказать важнейшее звено во всей дальнейшей судьбе героя. От этой беседы начинается качественно новая жизнь Валентина Феликсовича.
После 1918 г., когда была запрещена вся оппозиционная печать и Советы откровенно встали на путь подавления инакомыслия, никто не мог уже открыто заявить о своих претензиях. Нравственный протест ЧК приравнивал к контрреволюционным выступлениям. Акцию Войно-Ясенецкого карательные органы также вполне могли оценить как вызов «диктатуре пролетариата». А почему бы и нет? Стать священником в 1921 г. значило бросить вызов тому всеобщему страху, в котором затаилась порядочная, но не страдающая избытком мужества часть русской интеллигенции. В наэлектризованной политическими страстями атмосфере никто даже не заметил, что протест Валентина Феликсовича не содержал никаких политических требований. Достаточно того, что он протестовал. «Мы каждую минуту ждали, что Валентина Феликсовича арестуют», – вспоминает хирург Беньяминович.
Между тем для самого Войно-Ясенецкого его акция была совершенно чиста и естественна. Сказав: «Буду священником», – он просто обрел самую подходящую для него форму взаимоотношений с окружающим миром. С этого часа он перестал быть пассивным участником всероссийского вертепа, снял с себя ответственность за беззакония эпохи, стал борцом за чистоту собственную и чистоту тех, кто пожелал бы довериться ему. Таким же независимым остался он в своем отношении к науке.
«Религиозные убеждения Войно, – пишет профессор Ошанин, – нашли свое выражение
Мемуары.
