точно. …А Вы звоните из школы?
– Да. Я ещё здесь.
– Как там обстановка? С уроками во второй смене не вышло?
– Нет. Не вышло. Мы не смогли заставить ни себя, ни учителей. Да и дети возбуждены слишком. Какие уж тут уроки! Мы с Тамарой Николаевной уже всех отпустили. Только Александр Николаевич да Андрей Владимирович в столярке сидят… Пьют…
В её голосе не было осуждения.
– Мы их даже выгонять не стали. Впору самим выпить. Как подумаю, что и сегодня идти в свой пустой дом, так опять реву… Я в школе, фактически, жила. Из-за него. А теперь…? Простите меня, что плачусь, мне ведь больше не с кем… Тамара уже ушла…
Слышимость почему-то улучшилась. Я даже услышал, как часы в её кабинете пробили четыре раза.
– Вера Ильинична, и всё же Вам надо идти домой. И отдохнуть.
– Да, Серёжа, спасибо. Извините, что так. …Одним словом, жду Вас завтра в восемь. До свиданья.
И она положила трубку. Слабые короткие гудки, звуковым кардиографом отсчитывавшие ритм её раненного сердца, сигналили о чём-то в моём сознании. Мне стало тошно от невозможности что-то изменить и от бессмысленной жестокости жизни. Я вспомнил, что с утра ничего не ел, пошёл на кухню и поставил на огонь чайник. В голове всплыли и неотвязно завертелись строчки:
В синий вечер у теплой печечки
Горьку водочку пью в тоске.
Эх, разнылось моё сердечечко,
Револьверчик мой сжат в руке.
Это сочинилось само собой лет шесть назад и помнилось…
В револьверчике шесть патрончиков
Притаилися силой злой:
Маслом смазаны, смертью связаны
С разболевшейся, ох, душой.
У Минакова не револьверчик был, пистолет Макарова.
Сизый дым висит в душной комнатке,
Только ходики – «тик» да «так».
Вы потом меня, точно, вспомните!
Вот, мол, жил и сдох, как дурак.
Докурил уже я последнюю
Сигареточку до конца,
Тихо взвёл курок, дулом ткнул в висок…
Эх, простите, бля, подлеца…!
Нет. Не замечал я у Минакова признаков такого душевного расстройства, чтобы вот так застрелиться. На собственном рабочем месте! Прямо в школе!
Я сел и уставился в угол. Конечно! Никакое это не самоубийство. Кто-то грохнул нашего Степаныча. Но за что же? Ведь должна быть какая-то причина, мотив? И ещё одно! Не знаю, как другие мои коллеги, а я чувствовал, что оскорблён этим убийством до глубины души. Знать бы, кто это сделал! Поди ж ты, какая сволочь! Ну, нет! Ему это не сойдёт. Бог, он, конечно, всё видит. Но и я тоже не считаю себя полным идиотом. Гадом буду, если его не вычислю! Таких вещей прощать нельзя.
Растерянность, раздражавшая меня весь день, куда-то улетучилась. Я почувствовал себя взвинченным. Водой в шлюзе поднималась
