памятью к конкретным лицам, с которыми его свела судьба, однако, в иных случаях, зашифровывая имена реальных людей, создал вымышленных героев.
В романе изображены некие Омела и Антуан (в реальности Эльза Триоле и Луи Арагон). Важную часть жизни героев составляло их отношение к СССР и людям Страны Советов в тридцатые годы. Этому посвящена первая глава «Венецианское зеркало» [97]. Благодаря использованному автором принципу зеркального отражения событий и времени, в которое они происходили, в романе создан богатый подтекст, вскрывающий метафорическое содержание повествования. Оно оказывается вполне соответствующим эпиграфу к этой книге, слова из которого использованы в названии романа:
«Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез» [98].
Л. Арагона мало интересуют даты, их точность. И на это обстоятельство он обращает внимание читателя [99]. Восприятие событий автором, в основном, ассоциативно. В первую главу романа он включает свой приезд в СССР на Первый съезд советских писателей, посещение банкета на даче Горького в Горках-10, поездку на дачу Горького вместе с М. Кольцовым в один из дней предсмертной болезни писателя, встречу в Москве с А. Жидом, траурную церемонию похорон Горького на Красной площади, встречи с М. Кольцовым в Москве и Париже, дружбу с ним и его подругой немецкой антифашисткой Марией Остен [100]. В романе говорится о трагической судьбе этих людей (и некоторых других – Примакова, Тухачевского, Эйдемана, Уборевича, Луппола). Не раз упоминается Сталин.
В главе «Венецианское зеркало» создан образ гипотетического Убийцы, преследовавшего Мишеля (М. Кольцова) в Париже. Образ убийцы как бы становится символом насилия, угрозы для героев повествования. Как напоминание о зловещем он появляется на многих страницах, прерывая рассказ автора о том или ином событии. По описанию поездки Л. Арагона вместе с Кольцовым на дачу, где умирал Горький, и его похорон на Красной площади, можно судить не только о чувствах, пережитых в те дни известным французским писателем и его супругой, писательницей Э. Триоле, но и о расколе в тогдашнем советском обществе: люди на Мавзолее, охранники, народ-«статисты». Все это заставило героя романа Антуана уйти с похорон Горького, а Л. Арагона сказать такие слова: «Ему <Горькому> повезло: он успел умереть прежде, чем узнал, что сын его убит. Ему не пришлось сомневаться в естественности своей смерти и в последнюю минуту смотреть на врача так, как Мишель смотрел на подозрительного верзилу <Убийцу> за соседним столиком, когда мы сидели на улице Монторгей. <…> Как бы то ни было, но он <Горький> не сказал ничего, а домыслов реализм тоже не терпит» [101]. Подобные рассуждения (не лишенные горестной иронии) сопровождают описание многих сцен в романе: «Это был доктор <…> Знал бы я тогда, что передо мной убийца, который только что довел до конца свое черное дело, – именно так будет объявлено, и целых двадцать
Там же. С. 9—55.
Во французском издании эпиграф дан в переводе Э. Триоле с русского языка. Строфа из стихотворения Б. Пастернака «О, знал бы я, что так бывает…» (1931—32 гг.). Из книги «Второе рождение». Собр. соч.: В 5-ти томах. М.: Худож. лит-ра, 1989. Т. 1. С. 412.
См., например, на странице 33 романа Л. Арагона «Гибель всерьез» (указ. изд.) размышление: «Ты говорил о 1936 годе… А если подумать, то в 1936-м этого никак не могло быть: в тот год война в Испании уже шла полным ходом, и мы вернулись в Париж <…>, когда Мишеля <М. Е. Кольцова> там еще не было <…> Значит, 1937-й? Или 1938-й? Скорее, тридцать седьмой. Потому что приятель, сидевший рядом с Омелой и говоривший без умолку, был именно Мишель. Я потому и назвал сначала 1936-й, что Мишель связывался у меня в памяти с летом тридцать шестого, когда хоронили Максима Горького. Горький любил Омелу».
Мария Остен – писательница-антифашистка, узнав из парижских газет об аресте Кольцова, приехала в Москву, чтобы опровергнуть возведенную на ее друга клевету. В 1955 году она была реабилитирована посмертно. Молодым умер (побывав в тюрьме) и герой книги Марии Остен «Губерт в стране чудес». Губерт Лосте, отпущенный родителями, проживавшими в Саарской области, в Советский Союз, куда он отправился вместе с М. Кольцовым и М. Остен. Книга вышла в свет в 1935 году в Москве под редакцией М. Кольцова и со вступительной статьей Георгия Димитрова (См. подробнее: Борис Ефимов. Судьба журналиста. Указ. изд. С. 8–9. Также: Б. Ефимов. Мой век. Указ. изд. С. 187–192; 198. Также: Два взгляда из-за рубежа. Указ. изд. С. 44). Л. Арагон в своей книге вспоминал: «В самом начале войны всех немцев, в том числе антифашистов, арестовали. Марию больше никто не видел <…>. Миша был посмертно реабилитирован. Подробности, как у них водится, не сообщались» (Указ. изд. С. 54).
Арагон Л. Указ. изд. С. 47.
