толкают локтями друг друга и на Веру кивают. – Ишь какая краля, надо бы ее… – и дальше мат.
Петя приблизился к ним, а они даже не шевельнулись – не узнали его. Да и как можно было через столько лет в седом мужчине с лицом, изуродованном шрамами, разглядеть красавца Петю Гармаша? А он их всех узнал. Схватил за шиворот самого наглого, Сергея Синяка, – они еще в детстве недолюбливали друг друга – и сжал под мышкой его голову. Тот забился, захрипел, остальные замерли и онемели. Карты из рук Сергея посыпались на пол.
– Просите прощения у моей жены, – говорит Петя, не обращая внимания на голову. Синяк побагровел, глаза выпучил, уже губы синеют.
– Петенька, – запричитала Вера, – ты ж его задушишь!
– Одной сволотой меньше будет, – спокойно отвечает Петя, крепче сжимая локоть, и посматривает на компанию, а жертва уже не хрипит, руками не машет и ножками не сучит.
– Хлопцы! Да что же это?! Да он же его… – крикнул сидящий с краю и приподнялся на полусогнутых.
А Петя ему:
– Ты не хорохорься и шапку сними при даме.
– Петенька, отпусти его, Христом Богом молю! – просит Верочка.
Петя и бровью не повел. Крайний снова зад к лавке прилепил, шапку на стол и хмуро так:
– Звиняйте, дамочка!
Это понятно – Вера дамочка, она в кокетливой шляпке. Она умела носить шляпки.
– Встань и попроси как следует, – командует Петя ровным голосом.
– Да ты ж его… – мужик матюгнулся и сплюнул на пол.
– Я сказал – встать!
Мужик поднялся:
– Извините!
За ним другие:
– Простите… Извините…
Петя разжал руки, и Синяк упал на пол, со свистом втягивая воздух и рвя ворот дрожащими пальцами. Когда свист прекратился, ему тоже пришлось просить прощения – вот тогда Синяк узнал Гармаша. С того дня к Пете прилипла кличка «контуженый». А когда по селу разнеслась весть, что он инвалид второй группы из-за головы, его вообще перестали задирать.
Петя не планировал жить в родительском доме, стоявшем на берегу реки, – для четверых человек он мал. Отец умер во время немецкой оккупации, через полтора года после начала войны, мама еще год протянула. Была у него младшая сестренка, но она умерла совсем крохой, в голодном тридцать втором. Пока шел по улице – держался, а как свернул к речке, увидел ворота, так сердце прихватило. Но никому ничего не сказал, зубами заскрипел, налег плечом на калитку, вросшую в землю, – а за ней ни двора, ни сада, ни огорода, один бурьян выше человеческого роста. Над бурьяном возвышается крыша еще очень крепкой хаты. Селяне потешались над отцом, когда он клал на пол доски толщиной шесть сантиметров, – мол, все кладут четырехсантиметровые, а ты только древесину переводишь. Тот, кто потешался, уже пару раз перебирал свой пол. Оконные рамы без стекол, забиты досками, на двери амбарный замок, а крыльцо будто вчера поставили. Прибежала соседка, обнялись. Соседка расплакалась, ключи из кармана вынула. Зашли в дом, а там грязь, паутина и из каждой щелки лезут
