родит», подозреваю, означает «не упоминать родителей». Гройс делал пометки, как себя вести.
– Старался избегать больных тем?
– Скорее всего. Давай так: я попробую их отыскать и побеседовать, а ты возвращаешься к поиску свидетелей. Если Игнатовых Ларис в Москве много, то Эльза Миолис, надеюсь, всего одна. С нее и начну.
Всеволод Крученых, больше известный среди своих знакомых как Севка, наблюдал за любопытным экземпляром хомо сапиенс. Пожалуй, даже выдающимся в своем роде. Исследователь живой природы Крученых не часто встречал подобных индивидуумов.
Экземпляр сначала зашел в первый подъезд Севкиного дома. Вышел оттуда минут через двадцать и направился во второй. Все это время исследователь человеческих типов сидел на крыше гаража и ждал. Когда экземпляр двинулся к третьему подъезду, Крученых сказал себе, что дело тут нечисто.
Хотя вот когда в прошлом году пропал Шайтан, мать тоже бегала по всем подъездам и спрашивала, не видели ли поблизости белого кота с разноцветными глазами. В итоге Шайтан нашелся в шкафу их собственной квартиры и был сначала бит газетой, а затем расцелован и омыт счастливыми слезами. К тому же мать выглядела иначе: взмокшая и перепуганная. А этот товарищ спокойный, деловитый даже. Ходит себе и ходит. Может, счетчики проверяет?
Но тут экземпляр вышел из последнего, пятого подъезда, и Севка от своего объяснения сразу отказался. Не похож был этот мужик на проверяльщика.
– Слышь, пацан, – вдруг окликнули его.
Крученых и не заметил, когда тип успел подойти к гаражу.
– Чего вам? – настороженно спросил Севка, глядя на громилу сверху вниз. Опасный чувак. Плечи шириной с тот шкаф, в котором отсиживался подлюга Шайтан. Морда мрачная, руки утоплены в карманах, будто там у него либо ствол, либо нож. Севка свое раннее детство провел не на Соколе, а на станции Сортировочной совсем в другом городе, и в ножах со стволами понимал немного больше среднего москвича.
– Тут такое дело, – неторопливо сказал тип, – у моей жены дедушка старенький. Три дня назад он пропал. Гулял по этому району, а потом исчез.
Севка сочувственно закивал. У них самих еще недавно имелась бабушка Лиза, которая четыре года назад взяла да слегла. Мама сказала – потому что от жизни устала, а отец – подыхать собралась, и они тогда снова сильно поссорились. Севка спрятался, но все равно слышал, как мама упрекала отца, что тот даже матери не хочет помочь, а отец в ответ кричал, что он никому ничего не должен. Закончилось тем, что мать подхватила Севку, приехала в Москву, и стали они обживаться на новом месте и ухаживать за бабой Лизой.
Бабушка оказалась крошечная, как птичка. Лежала, моргала из одеяла. Совсем не говорила, только кряхтела или издавала слабый писк. Севка быстро научился распознавать ее сигналы и звать мать, чтобы поменяла подгузник. Они бабушку и купали вдвоем, и на балкон вытаскивали, чтобы свежим воздухом подышала.
У бабушки, кроме отца, была еще взрослая дочь, Севкина тетка, значит. Но та жила далеко, в другом городе. Раз в месяц звонила, спрашивала, как там мамочка, все ли в порядке, и рассказывала,
