что смотрит на стену. Стена была оклеена светлыми обоями с васильками.
Итак, перед ним стена, слева тоже стена, а его тело, переодетое в пижаму, покоится на широкой кровати.
Больница?
Но Гройс уже знал, что нет. Обоняние возвратилось последним, зато одним махом, точно сдернули с носа прищепку. Повеяло сладковатым химическим ароматом, похожим на земляничный, куриным бульоном и почему-то псиной. Однако в этом странном аккорде не прозвучало и ноты больничного запаха.
Старик застонал и попробовал перевернуться. Что-то звякнуло, и он сразу понял, что это.
Наручники. Его приковали к постели.
– Вы долго спали, Михаил Степанович.
Гройс повернулся на голос. Движения давались ему с трудом, но без боли, словно он плыл в тугой воде.
– Вот, выпейте.
Ему приподняли голову, хотя с этим он бы справился и сам, и влили в рот несколько глотков воды. Жидкость потекла по подбородку, и старик раздраженно оттолкнул чашку – слава богу, хоть правая рука оказалась свободна.
– Где я? – просипел он.
– В моем доме.
Женщина лет пятидесяти в темно-синем платье заботливо склонилась над ним, поправила одеяло. В памяти что-то промелькнуло.
– Я вас видел. Ира?
– Ирма.
Гройс попытался сесть. Снова звякнуло, и старик уставился на цепочку, соединявшую его запястье со спинкой кровати.
– Вынужденная мера, – сказала женщина, опустившись на край постели. – Непродолжительная.
– Вынужденная? Что происходит?
Одно из правил Гройса гласило: всегда притворяйся слабее, чем ты есть. Пусть противник недооценивает тебя. В нужный момент ты воспользуешься его заблуждением.
Но сейчас ему не приходилось играть: он и впрямь чувствовал себя беспомощным. Как медуза, вытащенная на берег. Глупое склизкое желе, не способное преодолеть и пары метров до спасительной кромки моря.
Больше всего беспокоили не наручники – в конце концов, оказываться прикованным Гройсу было не впервой. Мучил провал в памяти. Он не помнил, как попал сюда. Тротуар… июньский пух летит отовсюду… Набухшие чернильные гроздья сирени, шум машин…
Гройс мысленно проделал путь из сквера домой заново. Но воспоминания обрывались на том месте, где он приветственно кивнул знакомому продавцу в палатке с фруктами.
– Как я здесь оказался? Потерял сознание на улице?
– Почти, – отозвалась женщина после небольшой заминки. – Вам нужно поесть. Я принесу бульон.
Она встала, разгладила подол. Жест этот почему-то насторожил старика. Едва она вышла, он откинулся на подушку, закрыл глаза, выровнял дыхание.
Ирма вернулась очень быстро. Старик разглядывал сквозь неплотно сомкнутые веки, как она ставит поднос на стул рядом с кроватью, садится, снова и снова проводит ладонью по темно-синей ткани, разгоняя волны мелких складок. И вдруг осознал, отчего ему не нравится этот жест. Он вызывал в памяти
