утонченными становятся люди, не способные получить удовлетворение. Им приходится прибегать к самобичеванию. Подобное никогда не проходит даром. Я опишу вам замок короля Крогольда:
«…Восхитительный монстр в гуще леса, затаившаяся, подавляющая, высеченная в скале громада… окаменевший водопад… колонны, истерзанные фризами и уступами… разные башни… Издалека, от самого моря… вершины деревьев волнуются и разбиваются о стены замка…
Часовой, которого заставляет таращить глаза страх быть повешенным… Еще выше… На самом верху… На вершине Моранда, на Башне Королевской Казны, под порывами ветра трепещет стяг… На нем королевский герб. Перерубленная у шеи кровоточащая змея! Горе предателям! Гвендор испускает дух!..»
Гюстен не мог выдержать больше. Он спал… Он даже похрапывал. Я сам закрыл его заведение. Я сказал ему: «Пошли! Прогуляйся вдоль Сены!.. Тебе будет лучше…» Он предпочитал не двигаться… Я настаиваю, и он наконец соглашается. Я предлагаю ему пойти в маленькое кафе на другом конце Собачьего Острова… Там, несмотря на кофе, он тоже засыпает. И правильно, около четырех часов самое время поспать в бистро… В эмалированной вазе торчат три искусственных цветка. Все заботы оставлены на набережной. Даже старый пьяница у стойки примирился с тем, что хозяйка больше его не слушает. Я оставляю в покое Гюстена. Первый же буксир его, конечно, разбудит. Кот оставил свою даму и пришел поточить когти.
Когда Гюстен спит, он выворачивает руки ладонями вверх, и можно легко определить его будущее. Здесь есть решительность и твердость. У Гюстена наиболее сильна линия жизни. У меня, пожалуй, сильнее линия удачи и судьбы. Для меня осталась неясна продолжительность моей жизни… Я спрашиваю себя, когда это будет? У самого основания моего мизинца – бороздка… Может быть, маленькая артерия разорвется в мозгу? На изгибе Роландовой извилины?.. В складочке третьей доли?.. Мы с Метипуа часто рассматривали в морге это место… Это слегка шокирует… Небольшое отверстие, как след от булавочного укола, в серых бороздах… Через него вышла душа, фенол и все остальное. А может, это будет, увы, неофунгозное образование в прямой кишке… Я бы много дал за маленькую артерию… Что вам больше нравится?.. Метипуа был настоящим знатоком, мы провели с ним много выходных, рассматривая борозды… определяя причины смерти… Это воодушевляло старика… Он хотел немного помечтать. Он явно отдавал предпочтение внезапному славному разрыву двух сердечных желудочков, когда пробьет его час… Он был слишком избалован!..
«Самая восхитительная смерть, запомните это хорошенько, Фердинанд, это та, что поражает нас в наиболее чувствительных тканях…» Он говорил жеманно, изысканно, тонко, этот Метипуа, как люди времен Шарко[8]. Ему очень пригодилось исследование Роландовой извилины, третьей доли и серого вещества… Он умер в конце концов от сердца, при далеко не славных обстоятельствах… от приступа грудной жабы, криз продолжался двадцать минут. Он хорошо держался сто двадцать секунд, одолеваемый своими классическими воспоминаниями, намерениями, примером Цезаря… но восемнадцать минут он вопил, как хорек…
Невропатолог Жан-Мартен Шарко (1825–1893) возглавлял медицинский факультет парижского университета. Один из его учеников, известный писатель Леон Доде, хорошо знавший Селина, уделяет ему значительное место в своих мемуарах. Вот как он описывает консультации Шарко: «Внезапно им овладевает рассеянность, он рассказывает вам о похожем случае, цитирует строки Расина, Мольера, своего любимого Шекспира, вспоминает картину Хальса или Веласкеса, и весь этот живописный спектакль навсегда врезается в вашу память».
