как-то: «Вам бы на дневном учиться…»
Говорить теперь не о чем. Тайные силы не дают мне пути. Какой холодный июль стоит в этом году. На два-три дня набежит тепло, как нерадивая мамаша, быстренько перецелует деток и – снова на юг, к удачливым, меднопузым курортникам. А ты кутайся в свои белые ночи, следи с тоской за низкими облаками, похожими на стелющийся дым. Ничего хорошего не несут эти тучки небесные. Морось, лужи на асфальте пополам с бензином, сырой мрак в комнатах.
Чёрт бы его побрал, дылду с кошачьими усами. Это он научил русского человека хандрить. Он научил его презирать всё русское: одежду, песни, праздники, историю мысли. Я довольно часто прохожу мимо знаменитого памятника. И всегда мне смешно: седок с дегенеративным лицом, в ночной рубашке, поднял лошадь на дыбы, а посадка у него при этом такая, что лишь бы не свалиться. И в то же время, если отвернуться от него и посмотреть на реку, на Стрелку, Петропавловскую крепость, Зимний дворец – какой-то озноб восторга пробегает между лопаток, – что за нечеловеческая красота! И как сумели даже реку заставить участвовать в параде?..
Я прохожу мимо памятника четвёртый год. С Петроградской, из дома, я доезжаю на троллейбусе до Дворцовой набережной и иду на Красную улицу, к своей любовнице. Моей любовнице сорок лет. У неё двое детей, один за другим, восьмой и девятый класс. Её муж спился и погиб. Так как он закончил филфак университета, я подозреваю, что его затоптал в одну из ночей тот, на коне. Она, Соня, тоже окончила когда-то филфак. По этой причине некоторых вещей я, естественно, касаться недостоин. Мне, по её мнению, всадник вреда причинить не может. Пусть попробует. Я ему копыта оборву.
Когда я говорю так, она каменеет лицом. Она до сих пор пишет стихи, и это у неё один из немногих недостатков. Ребята выросли умные, организованные. Порядок она поддерживает в своих двух комнатах не наш. Её девичья фамилия Миллер. Я подозреваю, что меня она стыдится. То есть, если я ей скажу об этом, она из чувства противоречия тут же отправится со мною в загс. Но я не говорю. У неё какие-то свои знакомые, которым она читает стихи. А я – такой приходящий мужик. Ни разу я не остался у неё на ночь! Иногда она приходит ко мне, в мою комнату, но тоже днём. Как меня это унижает! Ей хочется, чтобы я был туповат. Что ж. Я не подвожу её.
И на работе хотят, чтобы я был туповат. А вот там не могу сдержаться. Был я уже и замначальника цеха, и начальником побывал. Не везло мне. Нет. Не то. Не хотел я работать, как все. Всё знал – ходы и выходы. Знал, что план можно дать только тогда, когда хорошо живёшь с людьми. Ты – им, они – тебе. Но в половине случаев надо закрывать глаза, притворяться дураком: ты, мол, и не предполагаешь, что это приписки, туфта. Ты, мол, и не знал, что совместители ни разу в цеху не появлялись. Ты… и так далее.
Я долго не мог понять, кому это выгодно? Перебои в снабжении, натяжки, низкая производительность, подрезание инициативы у рабочих? А потом понял. Это – тайные силы. Чем непонятнее, глупее, безумнее, тем больше тайный смысл происходящего. А меня конкретно тайные силы избрали в качестве примера, назидания для окружающих: не лезь, а то получишь. Не думай. Ты – пешка. А я не хочу быть пешкой!..
