ломая руки. Мы с женой сидели у костра. Трещали прошлогодние сучья ольхи. Выла собака у Горюновых. Из-за горки, от арендатора раздались резкие удары молотка.
– Гроб колотит, – сказала жена. Мы посмотрели друг на друга расширенными глазами. Мы знали окончание этой истории. Оно не поддается описанию художественным способом.
Старший сын Кротова вдруг пропал. Пропал и пропал. Несколько дней его не было. Потом в лесу его нашли повешенным на дереве. Милиция, конечно же, квалифицировала это как самоубийство. Общественное мнение было на стороне маслоторговца, иначе оно проявилось бы.
Жуть какая.
Закон
Правила игры
Только ускользающее позволяет себя коснуться.
Уходящая рыба топит поплавок.
Последний листок бумаги теснит строчки.
Трогается поезд, и только тогда понимаешь, что это – навсегда.
Что такое литература – настоящее дело или игра?
Нельзя сказать «правила дела». Есть только правила игры.
Даже в ожидании сновидений можно достичь состояния мощи.
История
Прощай, Грузия
Тбилиси похож на Будапешт. Будапешт похож на Дальний Восток. Такие же сопки с низким кустарником, такие же реки, не желающие парадного гранита набережных, такие же болезни.
Поясню. В Тбилиси и Будапеште я бывал по одному разу и болел. На Дальнем Востоке я родился и вырос, но, возвращаясь туда, каждый раз двигался согнувшись.
Мне кажется, что моя родина намекает мне: люби только меня.
Каждый русский в эти дни возвращается с аскетических жестоких вершин коммунизма, откуда он хотел осчастливить целое человечество, к своим травам и кустарникам. Возвращение это грустное, тяжелое. Есть в нем что-то от бессмысленного казацкого похода «за счастьем», когда курган, насыпанный папахами оставшихся в живых участников похода, оказался малым пригорком по сравнению с горою, насыпанной до похода. Никто нас не неволил, сами пошли. И вот – вернулись.
Прощай, Грузия! Уже не прозвучит на берегах Куры русская речь, не обомрет от восточного гостеприимства поэт, не попытается поразить Европу звуковым эквивалентом многоголосой своей окраины.
Прощай, Литва! Отшумели десятивековые бои на рубежах. Мы расходимся. Уже не надо мне родниться с чопорными, провинциальными видами Каунаса, не надо совмещать общие радости, которых было немного, и разводить общие беды, которых большинство.
Но есть в возвращении из похода сквозь боль и слезы утрат, сквозь покривившееся зеркало – слабая отрада, смертельно усталая, но блаженная улыбка: «благословляю все, что было…»
Все? И 5 января 1918 года? И 1932 год на Украине? И гибель Осипа Мандельштама? И несчастных олигофренов в детских домах?
Снова вскинется злоба, снова глаза начнут искать
