почему так? Ведь он уже не видит тебя. Здесь все дело в психологии. Существует разрыв, который можно ликвидировать – три, пять, семь метров – когда как, а потом вдруг наступает предел, который ты умом понять не можешь, но чувствуешь безошибочно…
Тогда я подловил Балерину, и он не собрался. Я пришел свежий и еще полкруга проскочил по инерции, а он повалился в траву и минут десять лежал. Не любил он проигрывать и не умел. Поэтому быстро сошел. Здесь ведь тоже умение нужно – проиграть. Скажем, упустил ты беглеца, или сил маловато. Нужно забыть про него, отключиться и работать с остальной группой. Ведь и для зрителей этот беглец уже не так интересен, если преимущество явное. И их внимание переключается на группу. Вот здесь-то красиво накатить на финиш – большое искусство. Быть первым среди прочих. А Балерина так этого и не понял.
Он закатился быстро, в один сезон. Поначалу он просто надорвался, так мне кажется. Был какой-то матч календарный, ежегодный, с дружественной страной. Друзья-соперники, как говорится. А соперников ему там как раз и не предвиделось. И случилось то же, что со мной. Но если проиграть мне было не престижно – так, помарка гения, – то здесь было другое. Матч был принципиальный: прошлогодний неожиданно проиграли, и надо было выигрывать во что бы то ни стало. Так нас и ориентировали. Все было подсчитано и решено. Только победа. И от нас ждали двух первых мест. Хотя бы первого и третьего.
И вот этот молодой заяц (потом он, кстати, тоже не блистал: ка кое-то клеймо ставил Балерина – тот, кто побеждал его, большего уже не добивался), и этот заяц, повторяю, рванулся метров за триста, на противоположной сотке. Вслед за ним рванул их первый номер. И как-то сразу ушли они метров на пятнадцать. Я-то тогда уже смирился с тем, что я второй, я не думал на дорожке, за меня думал Балерина. Я и представить себе не мог, что он способен упустить кого бы то ни было. И бежал я за ним как привязанный, смотрел на его худые, знакомые ноги. А те, двое, после того как мы прибавили, вдруг начали рвать победу друг у друга. Видимо, свои счеты были. И так их это увлекло, что и Балерина был не в силах вмешаться. Мне кажется, они забыли в это время о Балерине. Если бы помнили, то не выиграли бы. По себе знаю. Сколько раз я так вот уходил от него, но как будто гипнотизировал он меня, дыхание разлаживалось, и сидела одна только мысль в мозгу: все равно достанет. И доставал. Легко так доставал, с усмешечкой, а на финише поднимал руку, сжатую в кулак, – его фирменный жест. Но тут ему не пришлось ее поднимать. Те двое на всех парусах прошли вираж и пошли рядом, не уступая друг другу. Никогда еще Балерина так не спуртовал. Если бы заметили это, если бы сказали «молодец», просто кивнули бы одобряюще, – он, может быть, выправился бы. Как он летел! Еще за тридцать метров до финиша он не верил, что проиграет. А когда понял, то у него судорога по лицу пробежала (как раз он дернул в это время головой, как будто влетел лбом в какую-то другую среду) и он начал надрываться. Он решил вы играть не интуицией, а головой. Он, видимо, сказал себе, как говорят герои паршивых репортажей: ты должен выиграть! А может, он просто на читался этих репортажей,
