искры из глаз посыпятся… На него не установишься своими зелеными буркалами, его не укусишь, как намеднись меня хватала за руку…»
Цвет глаз Дашутки в минуты гнева действительно принимал зеленый оттенок и делался похож на змеиный. Все лицо, в обыкновенное время красивой девочки, преображалось – на нем отражались какие-то необычайно страшные зверские инстинкты.
Надежды Николая Митрофановича, однако, не сбылись. Старый педагог с первого же урока спасовал перед своей ученицей и не только не угостил ее спасительной лозой, которая в достаточном количестве была приготовлена заботливым родителем ко дню вступления его дочери в храм науки, но даже ушел с урока с несколькими синяками на руках, сделанными новой кандидаткой в грамотейки. Это окончательно смутило Николая Митрофанова.
– Ты что же это, брат Кудиныч, мо-то не школишь? – обратился сержант к учителю, после нескольких дней, видя, что приготовленные им лозы до сих пор не употреблены с научной целью.
– Оставь… – заметил мрачно учитель.
– Чего оставь?.. – рассердился Иванов. – Коли ты нанялся и деньги берешь, так учи!..
– Я и учу…
– Как же ты учишь, когда ни прута не тронул?
– Значит, не надобно…
– Как не надобно, какая эта наука, девчонка – змея подколодная, ее надо драть до полусмерти, а он – не надо…
– Так и дери… – все так же мрачно отвечал Кудиныч.
– Дери… – задумчиво произнес сержант. – Зачем мне драть, я тебя нанял.
– Драть?
– Учить…
– Я и учу…
– Да ведь других дерешь?
– Деру…
– Дери и мою…
– Нет уж, твою дери сам…
– Что так, али тоже труса празднуешь?
– Да тут, я ее было хотел легонько кулаком в зубы, так она мне такую затрещину дала, что и сейчас не вспомнишь… – сознался учитель.
– Вот оно что… – беспомощно опустил руки сержант. – Учи уж так… Да учится ли?
– Учится, умная бестия…
– Умна, говоришь… – даже удивился Иванов.
Похвала уму его дочери польстила его отцовскому самолюбию, а страх, внушенный девчонкой такому опытному и строгому педагогу, как Кудиныч, утешил Николая Митрофановича в том смысле, что не он один из мужчин боится этого «исчадия ада», как он не раз называл свою дочь. Даша, несмотря на то, что сама давала тумаки своему учителю, окончательно с течением времени подчинившемуся своей строгой ученице, училась действительно хорошо и без вразумляющей и разъясняющей лозы. Памятью и сметливостью она поражала и прямо увлекала Кудиныча.
– Ну и голова у тебя дочь… – пускался он в похвалы своей ученице, когда изредка сержант оставлял его позабавиться анисовой водочкой, которую употреблял в память Великого Петра, при котором
