с доктором Килдером. – Когда-то это была моя комната.
– Бабушка говорила. – Я подумала открыть нижний ящик комода и спросить об Алане Лэдде, но не решилась. – Можешь спросить у меня слова, если хочешь.
Мать взяла у меня список и уставилась на него. У нее в глазах стояли слезы.
– Этот дом действует мне на нервы, – призналась она. – Твоя бабушка хочет как лучше, но…
– Ты не по порядку спрашивай, а вразбивку.
– Ладно, – сказала она. – Беспечный.
– Легкомысленный.
– Отъявленный.
– Мерзкий.
– Годится. Панацея.
– Лекарство от всех болезней.
Мать отложила тетрадь.
– Мы съедем отсюда, Долорес, как только я справлюсь по деньгам. Обещаю.
– Лекарство от всех болезней, – повторила я.
– От болезней, ага… Забавно, я провела там больше полугода, приводя себя в порядок, разбираясь, почему мой брак превратился в одно бесконечное извинение, и нашла истоки проблемы: когда он сел за руль треклятого «Кадиллака» старой Мэсикоттши. Дело в том…
– Ты слова спрашивать будешь?
– Извини. Парадокс?
– Парадокс?
– Парадокс.
– Пропустим, – сказала я. – Потом вернемся.
– Я же взрослая женщина, правильно? Я могу курить, если хочу, правильно?.. Я ненавидела каждую секунду, пока он работал на эту богатую тварь, но не осмеливалась высказывать недовольство. Знала свое место, ага… – Она вскочила и забегала по комнате, но остановилась и улыбнулась при виде своей картины с летающей ногой: – Понравилось?
– Неплохо, – ответила я. – Даже круто.
Мать провела кончиками пальцев по поверхности холста.
– Одну из моих работ повесили в столовой клиники. Натюрморт. Но эта мне показалась лучше. Моя любимая.
– А что такое репрессии? – спросила я.
– Что? – Мать вгляделась в мой список слов.
– Ты сказала, что это дом репрессий. Что такое репрессии?
Мать опустилась на кровать и улеглась на спину.
– Когда все держат в себе. Винят себя за все. Доктор Марки, с которым я работала, сказал, что моя проблема от воспитания в нездоровой среде. Оно вызвало у меня эмоциональный запор, поэтому мы с Тони… Это, кстати, слова врача.
– Бабушке не говори, – предостерегла я. – Она взбесится, как собака.
Мать погладила меня по щеке тыльной стороной руки. Прикосновение было прохладным.
– Знаешь, чего я боялась в клинике? Я боялась, что когда меня выпустят, ты уже изменишься. Но ты не изменилась. Ты все такая же.
В ее отсутствие я обезвредила сестер Писек и начала писать любовные стихи в моем запиравшемся на ключ дневнике. Если бабка расходилась не на шутку, я сбегала в тату-салон к Роберте выкурить
