вот уж «желтая пресса» раздула бы, расписала бы. Но, слава Богу, теперь есть книга Андрея Кончаловского, и я не в списке его женщин. Не знаю, хорошо это или плохо. Жаль или нет, но по крайней мере в то время и в те годы даже в голову не приходило, мне точно, и я думаю, что ему тоже. Потому что у него была совершенно другая жизнь, была француженка-жена. И она была на сносях, и мы все знали. И Андрей был влюбленный, очень широкий, хлебосольный и очень интересный человек.
Андрей Кончаловский. Одну из первых встреч он устроил нам после проб и утверждения на роли, пригласил несколько человек обедать в Союз писателей. В потрясающий деревянный ресторан. Приехали после съемки, была его жена. И они очень нежно, очень тепло друг к другу относились. Она так смешно говорила, у нее был такой очаровательный французский акцент, ну просто прелестная француженка, с огромными такими черными глазами, пухлыми губками, очень манкая, интеллигентная женщина. Такая типичная маленькая парижанка. Мы все понимали, что он любил ее. И это была красивая пара, ничего не скажешь.
Он удивительно интересный режиссер. Очень современный. Очень глубокий. Очень тонкий, чувствующий любую фальшь. И очень легко все трактующий, очень киношно все понимающий. Он меня настраивал на сцену с Астровым, он ко мне склонился и шепчет-шепчет на ухо: «Ты должна быть очень чувственная, Астров и манит и волнует Елену, и она уже влюблена, и она готова “улететь бы вольною птицей от всех вас”. Ей так хочется любви, ей так хочется разорвать свои цепи, эти узы запретов, ей так хочется вырваться на волю ее сути, ее женского начала, страсти, которая уже внутри, конечно, горит, бушует». И вот так я должна была войти в эту сцену с Астровым и с дядей Ваней, который потом их застает целующимися. И Кончаловский говорит: «Понимаешь, ты должна вот так сидеть, а у тебя кончики пальцев должны быть мокрыми и холодными от волнения, от предчувствия, от ожидания любого прикосновения». Поэтому вдруг возник в руках ножик, которым разрезают газеты, и Елена этот ножичек все время в руках вертит. Он меня даже этому не учил. Только настраивал. Но настраивал в ухо. И со стороны фотограф, конечно, сфотографировал, как я стою, какая-то уже вся взбудораженная, возбужденная, полуоткрытый рот, и я такая вся почти вошедшая в сцену страсти к Астрову. А Кончаловский как коршун склонился и что-то такое на ухо мне шепчет.
Так что фотография прекрасная и очень точная. Потому что я с этим ощущением вошла в сцену, и она действительно получилась очень загадочно-нервно-эмоциональной. Эту сцену было очень трудно сыграть. Потому что с холодным носом или с холодными ощущениями ее не сыграешь. Ее невозможно рассчитать. Ее нужно было почувствовать. И в этот момент как раз и нужен режиссер, который мог настроить так актеров и такую создать атмосферу, когда без стеснения, без какого-то ступора можно кинуться в эти эмоции и в эти чувства. Это Андрей Кончаловский.
Первый съемочный день был где-то недалеко от его дачи на Николиной Горе и на даче. Когда мы разбили первую тарелку и первая хлопушка
