сегодня оборвется?
Неожиданно она вспомнила прошлогодние рождественские гадания, которые она со своими кузинами устроила поздней ночью. Тогда, уединившись втроем в темной комнате, где перед большим зеркалом горела единственная свеча, они стали гадать. Первой гадала тихая, вечно печальная Ольга, мистик по натуре, увлекающаяся спиритическими сеансами, ночами пишущая никому не понятные стихи. «Суженый-ряженый…» – прошептала она слова заговора. У нее ничего не вышло, а затем по очереди гадали кузины, но также безуспешно. Они ничего не увидели в зеркале, и вечно смешливая Марта уже стала на этот счет острословить, когда Ольга вдруг побледнела и встревожено спросила:
– Кто закрыл дверь в комнату? Ведь когда мы вошли, она оставалась открытой, я проверяла!
Аника и Марта переглянулись, но они не вспомнили, чтобы кто-нибудь из них закрывал за собой дверь.
– Мы все скоро умрем! – испуганно воскликнула Ольга. – Это нам знак – у нас нет будущего!
Их жутко напугали эти слова, а Марта высказала предположение, что в этом виновен сквозняк, с чем все поспешно согласились, хотя прекрасно знали, что окно в комнате не только плотно закрыто, но еще и завешено темной тканью, как требовал ритуал гадания.
«Как странно и страшно это вспоминать! – подумала Аника. – Немного времени прошло с тех пор, как мои кузины умерли, и наступил мой черед! – Дрожь вновь пробежала по ее телу. – Если прав этот мерзкий тип, который попытался снасильничать, меня ждет погребение без православного обряда, тело поглотит земля, и не останется никакого следа моего пребывания на земле. Вроде как и не жила… Мечты стать знаменитой поэтессой умрут вместе со мной. Мое единственное опубликованное стихотворение в бульварной газете „Курьезе“, возможно, лишь ненадолго переживет меня, и в конце концов все эти газеты пойдут на растопку печей.
Я упокоюсь на Лысой горе, по преданиям это прибежище ведьм и место черного шабаша. Я только что грозилась стать ведьмой и по ночам пить кровь у этого непотребного человека и его родных – неужели возможна такая метаморфоза со мной, с моей душой? Это было бы страшнее смерти».
Послышался скрежет открываемой двери. Сердце Аники оборвалось в бездну, ноги стали ватными.
– Неужели пришли за мной, так скоро?! Господи, я хочу жить! – Она зашептала слова молитвы.
Перекошенное от страха бледное лицо надзирателя.
– Барышня! К вам господин Брюквин, следователь, – сообщил он и добавил шепотом: – Не погубите, барышня, Христа ради! Не за себя прошу, а за своих малолетних деток.
«Дрожащий от ужаса студенистый кусок мирской плоти, недавно объявивший себя моим господином! – с омерзением подумала она. – Неужели я так же буду трястись в последние мгновения своей жизни? Господи, дай мне силы!»
Запах несвежего белья и гнили, исходивший от господина Брюквина, перебивал тюремный.
