плоской равнины угнетала. Он попытался уцепиться глазами хоть за что-нибудь, но все было плоско и неподвижно – кроме дрожащего марева раскаленного воздуха. Нигде ни былинки, которая могла бы дрогнуть от ветерка… лишь дюны и далекая стена под сверкающим серебристо-голубым небом.
«А что мы будем делать, если окажется, что это – вовсе не одна из заброшенных испытательных станций? – думал он. – Что, если там нет фрименов и замеченные нами растения – лишь случайность?»
В это время Джессика проснулась, повернулась на спину и сквозь прозрачную секцию посмотрела на сына. Он стоял к ней спиной – и что-то в его позе, фигуре напомнило ей его отца. Она ощутила, как волна горя вновь поднимается в ней – и отвернулась.
Наконец она смогла заняться собой – застегнула дистикомб, попила воды из кармана диститента, вышла и потянулась, прогоняя сон.
Не поворачиваясь, Пол проговорил:
– Какая тишина… Я поймал себя на том, что уже наслаждаюсь ею.
«Как его разум приспосабливается к окружающему», – подумала Джессика и припомнила одно из основополагающих утверждений учения Бене Гессерит: «Под воздействием стресса разум может отклониться в любую сторону, как в положительную, так и отрицательную, как верньер – от позиции «Включено» и до «Выключено»… Представьте себе это как спектр или шкалу, где на одном конце – полное отключение сознания, а на другом – гиперсознание. То, куда отклонится разум, во многом зависит от подготовки».
– А тут можно было бы неплохо жить, – сказал Пол.
Она попыталась увидеть Пустыню его глазами, попыталась представить все те лишения, которые Арракис принимал как должное, и гадала, какие варианты будущего видит ее сын.
«Здесь, – думала она, – человек может быть один, не боясь врага за спиной, не опасаясь охотников…»
Она подошла к сыну, подняла бинокль, подстроила масляные линзы и вновь оглядела противоположную стену. Да, действительно – сагуаро, еще какие-то колючки… а в их тени – низкая и редкая желто-зеленая трава.
– Я сворачиваю лагерь, – решил Пол.
Джессика кивнула, прошла к самому концу расщелины, откуда открывался более широкий вид, повела биноклем налево. Там сверкала белоснежная солончаковая котловинка. Белое поле – а в этом мире белый был цветом смерти. Но котловина говорила о другом: о воде. Когда-то эта искрящаяся белизна была скрыта водой… Джессика опустила бинокль, поправила бурнус и некоторое время стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как позади Пол убирает палатку.
Солнце опускалось. Через соляную котловинку протянулись длинные тени. Над закатным горизонтом загорелись яркие полотнища цвета. Постепенно начала сгущаться темнота; угольно-черные тени казались пальцами ночи – она будто осторожно трогала Пустыню, прежде чем ступить на нее. Словно купальщица на краю холодной воды…
И вот занавес ночи опустился над песками. Вспыхнули звезды.
Джессика
