же хоть что-то делать. На втором курсе я решила, что умение говорить на deutsch придаст моей жизни какого-то особенного шарма, и познакомилась с еще одним преподавателем.
Нет, Вы не понимаете. Это вообще достойно кисти великих живописцев и пера известных писателей! Илюша был фантастический. Немцы никогда не знали и никогда не узнают свой родной немецкий так, как знал его он. Им всем вообще даже и не снилось то феерическое изобилие нюансов, которым он владел, с которым он жил, и то, с каким восторгом он щелкал все эти грамматические таблицы. Не хватало только белочки и царя Салтана. Ибо и Римского, и Корсакова было предостаточно, а то, что «мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – так тут первого усомнившегося легко оставили бы без глаза, а то и без двух, чтобы другим неповадно было! Не-е-е, что там скрывать, в те времена я знала конъюнктив, могла процитировать Франца Кафку, читала Генриха Бёлля в подлиннике, но если, не дай Бог, кто-то пытался заговорить со мной на немецком – я была нема, как грандиозный аквариум, насчитывающий стомиллионное собрание редких плавающих особей!
Со следующей немецкой дамой я не сошлась характерами. Ей было неинтересно, мне было скучно. Однажды она меня спросила: «Марина, Вы ели когда-нибудь картофельный салат?» Я ответила: «Да». Правда это или нет, я уже не помню, но, кажется, что-то такое проблескивало в каких-то австрийских кафе, так слушайте дальше. Дальше она меня спросила: «Хорошо, а что там было, в этом салате?» И я, конечно, ответила, что в картофельном салате был картофель. Ну, Вы же понимаете, что дама эта тоже не вчера родилась и спросила опять: «Отлично, а что еще, кроме картофеля было в картофельном салате?»… И дальше произошла психологическая катастрофа. Я ответила, что я не помню! А она…. Нет, это даже не мхатовская пауза, не «Вишневый сад», не «Ревизор» и даже не прыжок Подколесина из окна во время «Женитьбы», нет, это знаете, это что-то вроде «Гибели богов», где кольцо Нибелунгов давно блестит на пальце у Вагнера в знак уважения и признательности «Дочерям Рейна». Она только тихо выдохнула: «Как? Как это Вы не помните?»
А еще говорят: «Немецкий с удовольствием», «Немецкий без труда», «Немецкий всего за сезон» … Нет, господа, ничего подобного. Я заговорила только тогда, когда меня спросили: «А Вам он зачем?» Тут глаза мои загорелись, и я подумала: «Пожалуй, с этим…. можно и рискнуть!»
Закулисье!
Шторы – это прекрасно. Это замечательно. Они скрывают и раскрывают, в них можно высморкаться, когда совсем все плохо, и в них же можно уткнуться, заходясь от радости, за них можно подержаться, чтобы не упасть, а еще опереться, чтобы заглушить оттенки одиночества, ну, и конечно, шторы – это грандиозное изобретение по пропаганде чистых рук! Здоровая конкуренция великому Мойдодыру! Шторы слышат, шторы знают, шторы впитывают. Все сюжеты, все планы «по секрету всему свету» – надежно спрятаны в глубину тяжелых складок. И дело не в традиционном цвете бордо или бархатной фактуре, дело – в атмосферном давлении, которым они нависают с самого потолка, очаровывая наивных служителей
