захотелось сорвать на нём свои чувства, и он охотно подставился.
– А то, – сказал он, посмеиваясь, и лицо его вдруг стало серьёзнее некуда. – Быть может не точно его. Не этого мужчину.
Нин вгляделась. Шутит?
– Откуда ты знаешь, что это самец?
– Да не ЭТО, а он. Мужчину мы видели, говорю.
– Ты видел самок этого вида?
– Нет, к сожалению. – Помедлив, сказал он. – Но надеюсь…
Внезапно до него дошло, что Нин сердится и тотчас разгадал причину. Он равно наслаждался явлением Гостя и смущением Нин.
– Глаза. Это глаза мужчины, Нин. Простодушные и суровые. А я-то думал, ты разбираешься в мужчинах. Вот скоро увидишься с моим дорогим братом Энлилем, – с домашним злорадством протянул он, – тогда поймёшь наверняка.
Нин с неизящным хлюпаньем, как ожившая душа ручья, принялась выбираться на берег.
– Ну. Ну. Ну. Ну. – Сказал Энки. – Полегче. Я думал, тебе для общения по дороге домой хватит одного мужчины.
– Я терпеть не могу, когда о животных говорят как об аннунаках. – Огрызнулась Нин.
Его растрогало то, что с детского перепуга она, наконец, использовала это новое слово с непринуждённой естественностью. Теперь они не могут назваться нибирийцами. Они – аннунаки, странники, путники, бродяги… подвешенные в небесах.
Он замолчал и, выбравшись из лодки, повёл её по берегу. Нин не стала отдёргивать локоть, когда он целомудренным движением касался его ладонью – хотя то, как он раскрывал ладонь и неохотно отпускал частицу плоти Нин, не свидетельствовало о безгрешности
Городок пригоршней далёких огней всплывал и таял за цепочкой холмов по мере их неспешного шага. Ежесекундно жёлтые глаза Энки исподволь отмечали движение мысли его спутницы одновременно с его собственными быстрыми, как огонь мыслями насчёт дренажных канав и плотины там, дальше по реке. Именно этак – огнём по воде.
Русло ручья расширилось и оказалось забранным в камень. Каждый из них, почти каждый побывал в тёплой ладони Энки-строителя. Луны смотрели на дело его рук – он надеялся, – с той же любовью.
Мандала – великое место посадки – где первый шатун под стук стольких сердец вбил своё лёгкое тело в долину неназванной одинокой земли, лезла в поле обзора, как и подобает истинному произведению расчётливого гения.
Тяжкие будто раздумывающие, сделать ли следующий шаг, хребты – врата на континент берегли её покой. Конвоиры или хранители, они не были вполне осведомлены о своём статусе, как и нынешние обитатели долины.
Слева, по мере их пути, тихие вышки эрликонов прятали ненужные здесь заряды. Мир непуганой земле.
– Вот мы и дома.
И он ловко перехватил её руку. Он увёл её с дороги, ведущей в городок, где её ожидал уют одиночества и блаженные струи горячей воды. Вдалеке ночное пение волов – вернее, тот хриплый заполошный вой, коим сии твари
